После обеда все мы сидели и курили; музыкальное сопровождение празднества сменилось пением, причем без аккомпанемента, теперь мы уже не слышали никаких музыкальных инструментов. Зная лишь несколько слов по-балкански, я не понимал, о чем поется в песнях, но догадывался, что в них запечатлены история и легенды страны. Те же, кто знал язык, как пояснил опекавший меня мой молодой друг, который оставался при мне на протяжении всего этого памятного дня, те могли услышать от начала до конца историю Синегории, представленную в балладах. Каждое значительное событие всех десяти веков существования страны было донесено до желавших расширить свои познания о синегорцах.

День клонился к вечеру. Солнце медленно скатывалось за Калабрийские Апеннины, и светлые сумерки уже подкрадывались к сцене празднества. Никто, казалось, не замечал, что наступает ночь, а она окружала нас, невыразимо таинственная. Мы долго сидели молча: одна за другой смолкали громкие беседы, потому что говорившие поддавались колдовству этого часа. Солнце уже скрылось, а вслед за тем пропали и розовые отсветы на горизонте, и тогда, не выжидая, вступила в свои права ночь.

Наконец, когда мы едва могли различить лица собеседников, одновременно со всех сторон на горе начали вспыхивать огни. Вначале, казалось, это светлячки объявились в летнем лесу, но постепенно светлячки превращались в пятна света. Их становилось все больше и больше, свет делался ярче: то пламя костров взвивалось вверх, зажигались факелы. Вновь зазвучала музыка; еле различимая вначале, она набирала силу по мере того, как музыканты сходились к центру празднующих, туда, где сидели король с королевой. Музыка была бурная, но в этой наполовину варварской мелодии слышалась своеобразная прелесть. Эта мелодия каким-то образом, казалось, оживляла для нас далекое прошлое, и мы, все вместе и каждый, в меру отпущенного нам воображения и в соответствии с широтой наших познаний мысленно видели перед собой сменяющие друг друга эпизоды минувшей истории синегорцев. Эту музыку отличал удивительный ритм, эта мелодия была почти хороводной, так что невозможно было усидеть на месте. Приглашение к танцу! Никогда и нигде ни один народ не приглашал меня столь удивительным способом пуститься в пляс. Огни стали стягиваться в круг. Горцы вновь вставали тем же порядком, как во время коронации. Там, где сидел король с приближенными, была довольно ровная лужайка, поросшая жесткой, невысокой травой, и вокруг этой лужайки стал образовываться, если можно так сказать, народный хоровод. Музыка зазвучала громче. Каждый горец, еще не зажегший факел, поспешил сделать это, и горные склоны озарились светом. Королева поднялась на ноги, вслед за ней тотчас встал и король. Их стулья, а точнее, троны тут же были унесены подошедшими мужчинами. Королева подала королю руку — это, по-видимому, привилегия жены, в отличие от просто собравшейся потанцевать женщины. Ноги королевской четы задвигались в ритме мелодии, король и королева ступили в центр круга.