— Именно?

— Дозвольте самому пройти по домам. Я в городе почти всех в лицо знаю. Списки смотришь, а ведь это не то. У меня хорошая зрительная память. Может, и большевиков сыщу — прячутся всякие элементы под видом беженцев.

Он говорил очень быстро, проглатывая слова: вероятно, боялся, что комендант прервет его и заставит замолчать и тогда он не выскажет всего того, что так долго вынашивал.

В комнату вбежала запыхавшаяся Шарлотта. Она была в каракулевой шубке, в меховой шапочке, на шее — шерстяной зеленый шарфик. Сегодня она была еще миловиднее: морозный ветер разрумянил ее щеки, оживил глаза, они у нее блестели.

— Ганс! Карл Эггерт оказался бесстрашным человеком, — затараторила она, расстегивая верхние крючки шубки. Она не обратила никакого внимания на присутствующих в кабинете. — О, Ганс!..

Хельман понял, что она хотела сказать, и попросил:

— Один момент.

Шарлотта презрительно улыбнулась.

— Сколько там у вас сидит арестованных? — спросил комендант у Муркина.

— Сколько сейчас прикончил господин лейтенант Эггерт? — унизительно-вкрадчивым голосом спросил у Шарлотты Муркин.

— Восемь! — небрежно бросила она.

— Пятнадцать осталось, господин обер-лейтенант! — уже бодрее доложил Муркин. — Может, и их, господин обер-лейтенант?.. Русского человека всегда в страхе держали…

— Я пойду опять с Карлом! — воскликнула довольная Шарлотта.

— Нет, милая, ты будешь дома, — возразил Хельман.

— Почему? — удивленно спросила Шарлотта, вскинув дужки бровей.

— Ты же говорила, что тебе там страшно.

— Ну и что ж! Страшно, зато интересно!

— Сопровождать лейтенанта Эггерта есть кому — у него автоматчики… — уже решительнее начал Хельман.

Но она не дала ему договорить:

— О, Ганс! Или это твоя глупая ревность, или ты в тылу стал совсем сентиментален!