— А помнишь, как мы кукушку вытащили?
Она кивнула головой и радостно, словно сделано было что-то очень хорошее, сказала:
— Помню. Только сейчас думала об этом!..
По стенке три раза ударили — условный знак, что пора уходить. А нужные слова так и не сказаны. Сашок поднялся. Он положил руки на плечи Тане, она прижалась к нему — оборванному, пропахшему потом, дымом и землей, но такому родному.
— Я тебя очень люблю, Танюшка, — тихо проговорил он.
— И я тебя, Сашок. Сначала мне казалось, что это просто дружба!.. Нет, Сашок!.. Очень люблю!
В соседней комнате Поленов и Калачников уже нетерпеливо ждали Сашка.
— Иди быстренько, — сказал Петр Петрович, — Шарлотта Кох появилась… Возьми самосад, скажешь, что за табаком ко мне заходил.
Таня из-за плотной тюлевой занавески наблюдала, как Сашок спустился с крыльца и торопливо зашагал к строящейся теплице. Никита Иванович со стороны смотрел на нее и радовался, что дочка получила такой «подарок» ко дню рождения. Она все время улыбалась. Но вот Таня вздрогнула, прижала ладони к щекам и испуганно вскрикнула:
— Она его бьет! Батька, она его по лицу плетью, гадина!
Бледная, словно потерявшая рассудок, она бросилась к двери, но наперерез ей кинулся Никита Иванович, с силой схватил за плечи.
— Куда? С ума сошла? Да ты понимаешь, что это такое?!
— Пусти! — прохрипела она. — Пусти! Я ее!..
Она вся дрожала, словно ее сильно знобило, слезы катились из глаз, но она уже не проронила ни слова.
— Успокойся, Танюшка, — попросил ее Поленов. — Ничего ты не сделаешь, а себя погубишь. Нельзя нам давать волю своим чувствам…
Перепуганный Калачников принес стакан холодной воды. Таня пила, обливая шерстяную жакетку. Она смотрела на Калачникова и Поленова бессмысленным, отсутствующим взглядом и, казалось, ничего не видела.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ