— Там и живешь?

— Там. В собачьей конуре, есть такая комнатушка недалеко от будки. Туда сначала Танюшку поместили, а потом и меня. Ужасно переживает она за Никиту Ивановича…

— Спасибо, что напомнил, — сказал Калачников. — Весть имею хорошую: с Никитой Ивановичем все благополучно, так и передай ей.

— А где он?

— Не знаю. Но Огнев сообщил, чтобы она не беспокоилась.

— Танюшка будет очень рада.

— Заходи ко мне почаще, Сашок.

— Трудно, Петр Петрович. Выходить нам с Танюшкой не разрешают… Не случайно нас поселили вместе. Мне строго приказали следить за ней, а она должна была следить за мной. Конечно, тому и другому сказали, что ему только и доверяют.

— И что же их интересовало?

— Настроения, не ругает ли немцев и их новые порядки, не собирается ли переметнуться к партизанам.

— Доносчики вы что надо! — Калачников улыбнулся.

— О да! Прямо хоть сейчас ставь городским головой или начальником полиции. И меня и Таньку.

— Допросы не устраивали?

— Бывали, вроде бесед. Их, видите ли, заинтересовала моя тамбовская тетушка. Нельзя ли привлечь ее для работы? На пользу великой Германии. Пусть сунутся!

— А как же сегодня ушел?

— Киномеханик за самогоном послал. Любит выпить, скотина!

— А за самогоном ты ко мне приходи, я всегда про запас держу. Тогда и видеться будем чаще!

Петр Петрович предложил посидеть на скамейке, и они расположились у большой сирени, разбросавшей во все стороны густые сучья.

— Я недавно был в крепости, записку попу относил. А вас дома не было, — сказал Сашок.

— Я теперь часто бываю на огородах, Сашок.