«Я буду счастлив, если стану бойцом Ленинской партии, если я сумею в своей фронтовой жизни хотя бы капельку походить на Гастелло, Матросова, на легендарных защитников Бреста…»

«Я буду счастлив, если стану бойцом Ленинской партии, если я сумею в своей фронтовой жизни хотя бы капельку походить на Гастелло, Матросова, на легендарных защитников Бреста…»

И он, сын далекого Казахстана, презирая смерть, истекая кровью, грудью своей заслонял родную советскую землю.

Есть о чем рассказать защитнику родной земли ее хозяину.

…— Вызывает меня и еще нескольких солдат во главе с сержантом майор Гладков, — вспоминает один из многих фронтовых эпизодов Турсунгазы. — Делает жест ребром ладони около кадыка: «язык» вот так нужен. И не мелкий…

— Достанем, товарищ майор, — уверенно сказал сержант, — непременно достанем.

Шли мы по разбухшему от осенних дождей украинскому чернозему. Знали — впереди немцы густо натыкали кольев с проволочными заграждениями. Раз от разу с оглушительным треском распарывали неподвижную ночную темень огненные трассы автоматных и пулеметных очередей. Горизонт на западе полыхал заревом пожаров, горели крестьянские избы. Часто фрицы пускали осветительные ракеты. Мы, как по команде, падали на землю, прятались в воронках.

Ползли тихо, осторожно. Бывалый солдат Гриша Георгадзе дает знак: проволока перерезана, проход сделан. Ползем. Впереди окоп. Там пулеметчик. «Обойдем», — машет рукой сержант Гаврилов, мол, для нас это — мелкота, приказано «языка» доставить поважнее.

Тяжело разведчику на войне, говорит Турсунгазы. А в грязь еще труднее. Грудью пробиваешь себе дорожку. А земля вязкая, густая, так и цепляется за шинель, так и хватает за ноги. Миновав окопы, мы приблизились к селу. В деревянном здании, в котором, наверное, до войны была школа, горел свет, «Штаб, — шепнул нам сержант. — Здесь то, что нам надо. А как туда пробраться? Опять проволока, у крыльца овчарка, часовой ходит».

— Проволоки не касаться, — тихо говорит нам сержант, — по ней ток может идти.

— Подкопом пролезем, — шепчет Георгадзе.

Землю разгребали ножами, липкие комки ее сдвигали руками в сторону.

Часовой у штаба включил фонарик. Желтый конус лучей выхватил из темноты ореховые ветки, угол дома, прикрепленную к столбику сирену и облепленный огненными гроздьями куст калины. Мы притаились. Фонарь потух. Было слышно, как облегченно вздохнули разведчики. Вскоре Георгадзе, как былинный витязь, бросился на овчарку, в ярости сжал руками ее теплое и пружинистое горло. Она успела лишь зарычать. А солдат Дибров в это время душил часового. Мы забежали в штаб. Сидевший за столом немецкий офицер, схватив пистолет, успел выстрелить. Пуля прошила плечо сержанта. Тут же ударом приклада по рукам фашиста наш разведчик выбил пистолет и набросился на офицера. В смежной комнате тревожно зашевелились проснувшиеся враги. Я выпустил туда очередь из автомата.