— Думаю, что этих можно не трогать, — ответил Федор.

* * *

Приказ о возвращении заключенных под охрану вызвал в колонии возмущение. Большинство их связывали это событие не столько со своим поведением, сколько с именем Туркина, о предстоящем суде над которым, да еще за вредительство, стало каким-то образом известно. Свои поступки по сравнению с его виной всем казались уже не столь значительными.

…Суд над Туркиным состоялся через два дня. В столовой, из которой вынесли столы, собрались все заключенные, кроме тех, что задержались в лесосечных зонах. Скамеек не хватало, поэтому из бараков стащили сюда же все табуретки.

Появился секретарь суда.

— Суд идет!..

Зал встал и опустился, словно придавленный.

Туркин поднял глаза и натолкнулся на сотни мрачных лиц, на угрюмые взгляды. Ни в ком не увидел он и тени сочувствия.

Суд проходил в абсолютной тишине. Но вот судья спросил:

— Испортив ленту транспортера, вы, Туркин, сознавали, что это приведет к остановке производства?

— Нет.

И тут зал вдруг опрокинул на него такой откровенно издевательский смех, что Туркин сжался в комок.

Больше Туркин в зал не взглянул ни разу.

Суд длился только час. А когда Туркину был оглашен приговор с новым сроком лишения свободы, в тишине послышался чей-то разочарованный голос:

— Можно было и шлепнуть…

На следующий день провели собрание. На нем Максимов объяснил, что возвращены в колонию под охрану только те, кто плохо работал и нарушал дисциплину.

— В ближайшую неделю мы расконвоируем и направим на работу других, — объявил он и предупредил: — Отбирать будем строго.

Уже через два дня Федор и Максимов доложили Евсееву, что первые семьдесят расконвоированных могут быть направлены на работу.

— Как полагаете, эти будут работать лучше? — спросил Евсеев.

— Должны, — ответил Максимов. — Из тех, которых вернули в колонию, многие приходили каяться и просили направить их в трест.