— А, Никифоров! Назар! Проходи! — обрадованно улыбнулся Чухломин и кивнул на табурет. — Раздевайся, садись и выкладывай новости!

В нескольких словах Назарка поведал председателю Чека все, что ему довелось узнать за день. Чухломин закрыл глаза и, покачиваясь, слушал. На губах его застыла странная улыбка. Назарке подумалось, что рассказ его не доходит до сознания Петра Марковича, что думы его сейчас далеко-далеко от маленького городка, затерянного в глухой якутской тайге. И вспоминается ему что-то близкое и бесконечно дорогое, с чем даже в мыслях расстаться трудно и очень больно.

— А у меня, Назар, сегодня памятный день, очень печальный памятный день! — тихо произнес Чухломин, и в голосе его Назарка уловил необычные интонации. — Три года назад колчаковские изверги убили жену и сынишек. Вот они какие орлы! В полную силу поднимались! — глазами показал на фотографию. — Алешка и Сережка. Старшой, наверное, в Красной Армии уже служил бы. По годкам рановато — добровольцем пошел бы...

За меня как заложников расстреляли. Я тогда командовал партизанским отрядом. Колчаковцам удалось схватить мою семью... Предложили разоружиться, распустить отряд и выйти с повинной к властям, да разве я способен на... Могилку видел. Специально ездил, когда освободили уезд. Селяне ухаживают за ней, берегут. Весной цветы насадили, березки принялись... Веришь, Никифоров, утром подкатило к сердцу — вздохнуть трудно. Я и всплакнул малость, — и такая нечеловеческая тоска прорвалась в его голосе, что у Назарки засвербило в носу.

Чтобы скрыть вдруг затуманившиеся глаза, он низко опустил голову, зашарил по карманам и с излишней поспешностью начал крутить папиросу.

— Кто сказал, что я одинок? — помолчав, возвысил голос Чухломин. — Нет! Ошиблись! Меня не осиротишь! Со мной партия, народ, Советская власть.

Назарка глотал дым и молчал. За беленой дощатой перегородкой возились, шептались и потихоньку смеялись дети хозяйки-вдовы. Чухломин долго не мигая смотрел в окно на синее небо, испятнанное мелкими белыми кудряшками. Потом, не поворачивая головы, на ощупь отыскал в изголовье трубку, кисет и знаком попросил, чтобы Назарка запалил спичку.

— Скоро поправлюсь, Никифоров, — проговорил он. — Весна для нашего брата — самый вредный, каверзный период года. Хозяйка горячим топленым молоком поит. Кутаться потеплее заставляет... Что за книга у тебя? — поинтересовался Чухломин.

— Петр Маркович, непонятно нам. — Назарка придвинулся ближе к председателю и протянул ему сочинения Шелгунова. — Как по-вашему, можно такое с комсомольцами в кружке учить? Тут о положении рабочего класса в государствах Англия и Франция.