Изворотливость и грубое манипулирование были давно известными методами в тогдашней политике. Удивить кого-нибудь этим было трудно. И все было бы хорошо, не имей Сайхун своего взгляда на происходящее. Чем бы это ни объяснялось – врожденными качествами или монастырским воспитанием, – но он обладал сознанием и чувствительностью. Эти две черты были также неотделимы от характера Сайхуна, как и его способность держаться за власть. Для политика такое сочетание личных качеств было не лучшим вариантом. Он мрачно размышлял над своими действиями, а иногда даже в тайне сочувствовал своим же жертвам.

В 1951 году Сайхун оставил работу в правительстве. Самые очевидные причины ухода заключались в опасности политических интриг, соперничестве между учениками Чжоу и разочаровании несовершенством политических реформ в стране. Однако более глубокие, истинные доводы заключались во внутренних распрях между двумя половинами души: половиной воина-наемника и другой, чувствительной и тонкой. Сайхуну так никогда и не удалось совершить высший акт силы, заключавшийся в искоренении сострадания.

Так он и продолжал свою одинокую жизнь, мучаясь внутренними противоречиями и чувством неопределенности по поводу своей судьбы. Ему хотелось заполучить если не мир в душе, то хотя бы ответы на волнующие вопросы. Но только тогда, когда бесполезность этой кочевой жизни совершенно истощила его, а опасная двойственность в отношении общественной жизни стала слишком очевидной, Сайхун вспомнил о монахе-отшельнике, который воспитал его. Он немедленно загорелся желанием вернуться, чтобы изучить высшие ступени даосизма. Даосы говорили, что углубленное изучение техники медитации может научить человека чему-то необычному, даже сверхъестественному. И Сайхуну хотелось взмыть в небо, погрузиться в самую пучину ада, познать все, что только можно. Еще он хотел поправить свое здоровье и достигнуть высшей стадии долголетия.

Жизнь даосов не отличалась шиком: домотканое полотно, заплатанные старая, потрескавшаяся деревянная утварь, пыльные кирпичные Хтены, грубая пища. Правительства никогда не симпатизировали даосам – во всяком случае, высокие чиновники редко когда помогали тем, кто стремился к святости. Горные вершины покровителям казались недоступными, а даосские доктрины – не менее непонятными. Даосские боги не приносили монахам никакого богатства, так что сама традиция отшельничества держа-дась лишь на взаимных усилиях тех, кого она еще привлекала. Редко кто испытывал какие-либо чувства по отношению к жителям Хуашань, но и тог-даэто был в основном суеверный страх, снисхождение и насмешки. Несмотря на это, нищенская почва давала обильный урожай духовного богатства.