— Грести он не может, значит, направление определяет ветер плюс небольшое течение. Шлюпку понесет к северо-востоку. Мы пойдем по его следу. Он оставил остров часов пять-шесть назад. Значит, сейчас километрах в восьми-девяти от острова. Через час-два мы его догоним. Только надо смотреть в оба.

«Замечательный ты человечище, товарищ начальник порта, — думал Демин. — Настоящий моряк. Настоял-таки на своем. Никому не поверил, только своему сердцу., Ты думаешь, я не вижу, как тебе тяжело крутить штурвал, не спать вторую ночь, стоять на ветру, волноваться и за Соболева и еще за сотню людей, держащих сейчас экзамен на мужество, экзамен на человечность».

Демин хотел сказать Завьялову все это и еще одно — что они, люди старшего поколения, могут гордиться такими ребятами, как Соболев. Их дело попадет в крепкие, надежные руки. Не напрасно они недосыпали ночами, не напрасно шли сквозь ветры и пули, не боялись надорвать сердце. У них надежная смена.

Но вместо всего этого он сказал просто:

— Добро. Иди поспи, Михаил Петрович, а мы с Рудольфом справимся. Как, справимся, Рудольф?

Ките взялся за штурвал, приказал механику: «Полный вперед».

Он снова в море, он снова плывет, подгребая веслами. От камней ему удалось отбиться, два раза погрузившись с головой. Скамеечку пришлось выбросить, из-за нее он и опрокинулся. Который раз за сутки он принимал ледяную ванну! Вода стекала по шлемофону и мешала смотреть.

Зато весла ему помогли, как раз по руке. Теперь он мог передвигаться быстрее, чем раньше. Остров остался позади.

Шлюпка была полна леденящей воды. Летчик и не пытался ее вычерпывать: днище протекало. Он бросил весла в шлюпку и на минуту перестал грести. Наступила тишина, и жутко было слышать в этой тишине свое дыхание — хриплое, прерывистое. И опять он поразился внезапности наступления темноты. Теперь ночь властвовала безраздельно.

Желудок схватывало резкой болью. Он достал нож, открыл зубами лезвие и отрезал кусочек ремня. Стал жевать. Ощущение такое, будто в горле застрял осколок камня. Снова взялся за весла.

Шлюпка все время словно упиралась в плотную стенку, и стенка гребок за гребком отступала перед ней. Казалось, повсюду — на сотни, тысячи километров — пространство заполнено этой зыбкой массой и нет нигде ни людей, ни земной тверди, ни ярких огней в окнах домов, ни музыки, ни смеха детей. И трудно, невозможно представить себе, что сейчас делает Лида. Ребята, наверное, спят, а она сидит на тахте в своей любимой позе, поджав ноги, подложив под голову левую руку, а правой медленно перелистывает страницы книги.