— Мне могут понадобиться твои услуги.

Пока он ничего не говорил о деньгах.

— Пожалуйста.

Горский назвал день, когда ефремовский самосвал обязательно должен быть на пристани.

— Зачем?

— Я же говорю: окажешь услугу,— недовольно повторил Горский. И добавил резко: —Должен же ты, наконец, доказать, что честный человек? Или мне рассказать свояку, а еще лучше моему другу майору Серебренникову, какой у тебя болтливый язык?

Ефремов испуганно смотрел на Горского. Он не понимал, чего хочет от него капитан «Медузы».

А Горский продолжал ядовито:

— Тебя, видите ли, заподозрили пограничники...

— Я этого не говорил,— пытался оправдаться Ефремов.

— А известно ли тебе, что тем самым ты разгласил государственную тайну? — продолжал Горский.

Ефремову стало страшно.

— И потом этот безобразный случай в Да-хау...

— Я ничего безобразного не делал!—чуть не крикнул Ефремов.

Горский зажал ему рот. Давно он так не наслаждался своей властью. Горский знал, что Ефремову не дает покоя мысль о плене. Он никак не мог с ней примериться и, мнительный по натуре, страдал от чувства собственной неполноценности.

— А кто продавал товарищей, чтобы спасти свою шкуру? — наседал Горский.

Ефремов никого не продавал.

— А кто признал себя рабом, когда хотели запрятать в печь?

Ефремов не признавал себя рабом, хотя его действительно должны были сжечь заживо, как сжигали многих других, и он до сих пор не понимал, какая случайность спасла его от страшной гибели.

Кажется, во время очередной селекции, когда отбирали годных для работы узников, и он, со своими переломанными ребрами, ни на что уже больше не надеялся,— был налет. Ну, да, конечно!..