Ефремов не знал, что делать.

— Но, может быть, я действительно проболтался ему?

Она вскипела:

— Что ты мог наболтать?.. Или у тебя совесть была нечиста в лагере?

— Что ты, что ты! — даже испугался он.

— Или это не тебе ребра считали? — наступала она.

Он тяжело дышал.

— Но я, кажется, сказал про тот случай, помнишь, когда пограничники меня задержали... Хотя, кажется, не то, чтобы сказал, а так намекнул... Он ведь свой человек среди пограничников.

— Подумаешь, сказал! — трезво рассудила она.— Но разве это дает ему право так разговаривать с тобой?.. Хотя зачем ты болтал? А-а, пили вместе!.. А зачем он тебя напоил?.. А что было потом? — вдруг спросила она.

— Потом я потерял деньги,— сознался он, стараясь избежать ее твердого взгляда.

— Как? — удивилась она.

Он рассказал ей все, и как взял взаймы у Горского крупную сумму.

— Ну, вот что,— сказала она, укрепившись в своем решении.— Немедленно иди на заставу и все расскажи.

— Ты думаешь? — робко переспросил он. Но заметил ее нетерпение и торопливо добавил.— Конечно, конечно!..

Часовой по заставе сказал Ефремову, что майор Ярцев на границе. А вот старшего лейтенанта Пулатова он может позвать.

Ефремов сбивчиво объяснил, что у него дело к самому Ярцеву, и включил газ. Не мог же он, в самом деле, говорить на эту тему с Пулатовым. Горский — его свояк. И вообще — кто поверит Ефремову?

Конечно, пограничники вспомнят ту злополучную ночь, когда он без их ведома сел в поезд, а потом в этом поезде оказался нарушитель границы...

Ефремов не замечал, что самосвал делает зигзаги, и у часового по КПП, к которому приближалась машина, сложилось не очень лестное мнение о водителе. Часовой вызвал старшего лейтенанта Мансурова и показал на самосвал. Мансуров распорядился задержать машину.

Опять этот Ефремов, человек, которого он недолюбливал.

Мансуров ждал, что Ефремов, как обычно, начнет подобострастно раскланиваться, и приготовился его оборвать. Но Ефремов не раскланивался. Его худое лицо было бледно.