Послушав, как Альсид Жоливе и Гарри Блаунт беседуют друг с другом, Михаил Строгов сказал себе: «Вот два любопытных и нескромных субъекта, с которыми мне, по всей вероятности, еще придется встречаться в дороге. Похоже, осторожность велит держать их на расстоянии».

Юная ливонка к ужину не вышла. Она спала у себя в каюте, и Михаил не хотел, чтобы ее будили. Итак, наступил вечер, а она так и не появилась на палубе «Кавказа».

Долгие летние сумерки принесли прохладу, о которой пассажиры, истомленные знойным днем, так тосковали. Время шло, а большинству не хотелось расходиться по салонам и каютам. Раскинувшись на скамейках, они понемножку с наслаждением впивали свежий ветерок, создаваемый движением парохода. Небо, в это время года и на этой широте едва успевающее потемнеть за краткий промежуток между вечерней и утренней зарей, оставляло земле достаточно света, чтобы рулевой мог преспокойно лавировать среди множества судов, идущих вниз и вверх по Волге.

Тем не менее месяц, показавшийся на небосклоне между одиннадцатью и двумя часами ночи, едва успел народиться, сияние его тоненького серпа не могло разогнать ночную тьму. Почти все пассажиры к тому времени спали, и тишину нарушал только шум лопастей, с равномерными интервалами бьющихся о воду.

Непонятное беспокойство мешало Строгову заснуть. Он бродил взад-вперед по палубе, но в основном держался кормы. Правда, один раз ему случилось пройти мимо машинного отделения и оказаться таким образом в той части судна, что предназначалась для пассажиров второго и третьего класса.

Они спали там не только на скамьях, но и на кипах товара, на тюках, а то и просто на дощатом настиле палубы, вповалку. Стояли только вахтенные матросы на полубаке. Два сильных фонаря, зеленый и красный, отбрасывали справа и слева косые лучи на борта судна.

Требовалась известная осторожность, чтобы не наступать на спящих, привольно развалившихся то здесь, то там. По большей части это были мужики, привычные спать на жестком – палуба, должно быть, вполне заменяла им ложе. Однако нет сомнения, что, разбуженные толчком сапога, они весьма неодобрительно восприняли бы подобную неуклюжесть.

Сознавая это, Михаил Строгов был внимателен, старался никого не потревожить. Прохаживаясь по палубе, он не имел иной цели, кроме как прогнать сонливость, он и в носовую часть парохода забрел только затем, чтобы хоть немного продлить прогулку.

Так он и оказался на носу, уже и на полубак поднялся по трапу, как вдруг совсем рядом услышал голоса. И тотчас замер. Похоже, переговаривались в группе пассажиров, укутанных шалями и одеялами, – в потемках было невозможно различить их лица. Только когда из трубы парохода порой вместо клубов дыма вырывались языки красноватого пламени, сгрудившихся пассажиров, казалось, окатывало каскадом искр, словно тысячи блесток вспыхивали разом, попав в луч света.