Среди толпы мелькали полицейские офицеры и несколько казаков с пиками, они поддерживали порядок и одинаково энергично помыкали как пассажирами, покидающими «Кавказ», так и теми, кто всходил на борт, но перво-наперво тщательно осматривали путешественников обеих категорий. Это были, с одной стороны, азиаты, настигнутые распоряжением о высылке, с другой – несколько мужицких семейств, которые высаживались в Казани.

Михаил Строгов довольно равнодушно наблюдал за этой суетой, характерной для любой пристани, к которой только что причалил пароход. «Кавказ» должен был сделать в Казани часовую остановку – это время требовалось, чтобы пополнить запасы горючего.

О том, чтобы сойти на берег, Строгов ни минуты не помышлял. Ему не хотелось оставлять юную ливонку на судне одну, а она между тем все еще не показывалась на палубе.

Что касается обоих журналистов, эти поднялись с рассветом, как и положено любому рьяному охотнику. Они, напротив, спустились на берег и смешались с толпой, каждый особняком. Михаил приметил с одной стороны Гарри Блаунта с тетрадкой в руках: он то ли срисовывал каких-то типов, то ли записывал свои наблюдения, между тем как с другой стороны шнырял Альсид Жоливе, ограничиваясь разговорами, полностью доверившись своей памяти, не способной ничего забыть.

Вдоль всей восточной границы европейской России ходили слухи, что восстание, как и вторжение, приобретает внушительный размах. Сношения между Сибирью и центром империи уже были крайне затруднены. Об этом Михаил Строгов, не покидая «Кавказа», смог узнать из разговоров новоприбывших пассажиров.

Особого беспокойства эти толки у негоне вызвали, он только почувствовал острую потребность скорее оказаться по ту сторону Уральского хребта, чтобы самому судить о том, насколько положение серьезно, и получить возможность подготовиться ко всяким случайностям. Возможно, он даже попросил бы какого-нибудь пассажира из местных, казанских, растолковать ему, что, собственно, происходит. Но тут ему внезапно пришлось отвлечься на другое.

Именно сейчас среди путников, что сошли с «Кавказа», Строгов узнал тех самых, кого накануне встретил на ярмарочной площади Нижнего. Там, на борту парохода, были и старый цыган, и женщина, принявшая Михаила за ищейку. С ними и, несомненно, под их предводительством на берег сошли десятка два танцовщиц и певиц лет пятнадцати – двадцати в нищенских покрывалах, наброшенных поверх юбок с блестками.

Эти ткани, переливающиеся в первых лучах рассвета, напомнили Михаилу о том диковинном эффекте, который он наблюдал ночью. Вот, оказывается, что так сверкало в темноте, когда пароходная труба извергала пламя, – эти самые цыганские блестки.