— Просто ужасаюсь, насколько я не могу про него объяснить… Когда он рассказывал… это волшебство было просто, а в чем — я даже не понимаю, хотя помню все его слова… Он со всеми разный был. А самый настоящий — со мной. И вот как это могло получаться? Чуткий, добрый… и при этом… недоступный. Но, вы не думайте, что всегда. Иногда — он удивительно близкий… Вы сказали — аристократический стиль! Это Его стиль был, так никто не мог. И научить нельзя! Он на лошадь не садился, он взлетал!.. Когда я болела, — а я очень болела, — он, вот такой необыкновенный, талантливый, яркий, не задумываясь… тратил себя, делал все… чтоб меня вытащить. Он невозможное сделал… Я бы умерла, если б не он… Это я точно знаю… Точно… Он так о Петрограде мечтал… мы так стремились сюда! А я… сейчас именно в Петрограде… я без него… не знаю… просто, как заводная кукла. Я говорю со всеми, могу уже, но как-то с поверхности. А по-другому — не получается. Ни с кем. Это только с ним можно было. Он так слушал… у него такой взгляд… Даже если какая-нибудь чепуха, ему неинтересная… он, как будто укоряет глазами… зачем это такое скучное… А смелый… знаете, какой он был смелый? Даже представить невозможно, что он чего-то испугался! Он думал всегда о людях только хорошее, всегда… всем… доверял… зачем-то… Вы про него: «Оригинал»! Не оригинал — единственный. Других таких не бывает…

Саша уткнулась лицом в ладони. Она плакала навзрыд, но это были не мучительные слезы первых страшных дней. Ей было легче от того, что она решилась рассказать о Виконте, нашла силы произнести вслух то, что непосильным грузом давило душу, и тем самым хоть чуточку ослабила его тяжесть.

Илларион Ипполитович сел рядом. Саша почувствовала осторожное прикосновение к плечу:

— Не буду вам, голубушка, говорить слов утешения. Скажу одно — это действительно счастье, что в вашей жизни был такой человек, не каждому на долю это выпадает, — и то, что вы сумели понять его и оценить. Горе пройдет. А след в вашей жизни останется навсегда. Вы, благодаря этому человеку, выросли чуткой. Я не забуду, как вы помогли мне тогда. И теперь я понимаю, почему именно вы это сделали.

— Но вы же теперь не думаете… «мода», «кумир»… правда? Это оскорбление для него.

Саша отняла руки от лица и посмотрела в растроганное лицо учителя. Илларион Ипполитович протирал пенсне. Ей понравилось, что он, не сказал того, что она опасалась: «вы его любите и поэтому видите не таким, как он есть», не проявлял любопытства. Главное, не спрашивал, что с ним случилось сейчас.

Она боялась, что теперь, напомнив себе и растравив себя, вообще не сможет жить, но, странное дело, этого не произошло. Вечерним разговором и ночными размышлениями после него, когда расстроенный своей беспомощностью Илларион Ипполитович ушел, она определила место Виконта в себе, а тогда и окружающее тоже вновь получило доступ в ее душу.