Я понял, что безнадёжно «прокололся». Трясущейся рукой торопливо дописал рапорт и без стука вбежал в кабинет Горвата, положил перед ним простой лист бумаги, но уже обладающий незримой силой влиять на человеческие судьбы. Василий Васильевич устало пробежал глазами по этому обычному на вид бумажному листу, но вдруг схватил трубку прямого телефона с генералом.

— Установили… Мичман… Под видом артиста в кино сниматься предлагал… Что?! Знаете? Как? Сивенок по рации уже сообщил?

Горват вопросительно посмотрел на меня.

— Сивенок заглянул в рапорт, когда я писал… Лайков с ним был…

Капитан милиции положил трубку и посмотрел на меня укоряющее — уничтожающим взглядом, готовым испепелить в порошок.

— Два месяца весь Первореченский отдел выбивался из сил, а ты?! Просрал информацию Сивенку и Лайкову, чтобы эти чудаки на букву «эм» загребли жар чужими руками и пожинали лавры? П… ты! Что я тебе больше могу сказать? — со вздохом и с горечью в голосе проговорил Горват. Ругательно–оскорбительное слово он произнёс чисто по–хохляцки: через букву «э».

— П… ты, — повторил он, отбрасывая рапорт. — Сходи теперь с ним в туалет…

Тем временем «чудаки на букву эм» быстренько скатались за девицей, забрали из школы и отвезли в отдел кадров флота. Там десятиклассница из многих фото на личных делах «сверхсрочников» опознала мичмана Жесткова — боцмана крейсера «Адмирал Сенявин». Свои жертвы он убивал кортиком.

Сивенку за раскрытие убийств и задержание особо опасного преступника присвоили звание полковника, а Лайкову капитана. И наградили орденами Красной Звезды.

Мне только и оставалось, что, переиначив слова, напевать песню таможенника из фильма «Белое солнце пустыни». Держал я жар–птицу за хвост, но глупо упустил. Даже пёрышка не осталось. Конечно, не ради славы и ордена пришёл я на работу в уголовный розыск, но кто не мечтает о награде?

Подавленный утратой оперативной информации, я с унылым видом брёл по проспекту Сто лет Владивостоку и столкнулся с первым электромехаником китобойной базы «Дальний Восток» Бакшеевым Анатолием Михайловичем, которому в своё время помог приструнить скандальных соседей–пьяниц. Он затащил меня к себе домой, угодливо распахнул холодильник.

— Что будем пить? Коньяк? Виски? Ром? Ликёр? Вино? Водку?

— От рюмки коньяка, пожалуй, не откажусь…

— Что такой грустный? Неприятности на работе?

Я рассказал ему, как подло обошлись со мной старшие товарищи.

— Так тошно, что хочется бросить всё и уйти куда–нибудь… В школу… Учителем… Или опять в море на китобойце…

— И правильно! Ты же моряк в душе. И дороги твои — в морях. Приходи ко мне, устрою на лучшее место. На плавбазе условия лучше, чем на китобойцах.