— Что, нравится? — с добродушной усмешкой спросил электрик Толя Хантулин — высокий парень, с которым мне предстояло вместе жить долгие месяцы путины.

— Нет слов… Одни чувства… Всё для людей сделано.

— Плавбаза в Германии строилась, а немцы умеют делать. В каждом электрощите поначалу были наборы инструментов, да наши их все порастащили. Вот, смотри — немецкая отвёртка с переключателем… Дарю!

Хантулин вручил мне изящную отвёртку с прозрачно–жёлтой плексигласовой рукояткой невиданной мною конструкции и тем самым закрепил своё дружеское расположение.

— А почему перед выходом в море посуда на полках? И магнитофон не закреплён? Упадут в шторм, разобьются…

— Какой шторм? Это тебе не китобоец! Всё как стояло, так и будет стоять… Если, конечно, сам спьяну не уронишь…

На столе валялся журнал «Моделист–конструктор» с чертежами шлюпа «Восток», ходившего в Антарктику в прошлом веке. Я загорелся желанием построить модель и в свободные от вахты часы строгал, выпиливал, точил. К концу путины великолепная модель–копия красовалась на столе белоснежными парусами.

В тропических широтах, где китобаза дрейфовала в ожидании китобойцев с добытыми кашалотами, я под аплодисменты собравшихся у борта моряков опустил на капроновой нитке своё детище на изумрудную гладь океана. «Оморяченная» модель парусника по сей день величаво пылится на шкафу с любимыми книгами, покинутыми мною в день ухода в одиночное плавание со словами: «Прощайте, друзья!» — так, умирая, простился с книгами раненный на дуэли Пушкин.

О китобойном промысле я достаточно подробно рассказывал в предыдущих главах и нет надобности повторяться.

Меня уже не удивляли киты тридцатиметровой длины, волочившиеся на тросах за плавбазой. Ничего необычного не находил в грохоте храпцов, вытаскивающих гигантскую тушу на разделочную палубу, в криках рабочих, размахивающих на ней фленшерными ножами, в шуме пил и лебёдок, растаскивающих куски мяса и костей до горловин шнеков жаротопных котлов. И тошнотворный запах ворвани был столь же привычен, как старому коку запах борща на камбузе.

Но, как и прежде, меня восхищали необыкновенно красочные рассветы и закаты, парящие над волнами альбатросы, играющие с волнами дельфины.

И разве мог я оставаться равнодушным, глядя на безупречные обводы корпуса «Робкого», на его стройные мачты и стремительный бег после отдачи китов базе? «Славу» продали «на гвозди» в Японию, и теперь «Робкий» морячил в составе нашей флотилии. Всякий раз, провожая глазами лихого охотника за китами, идущего наперекор ревущему шторму, я восхищался мужеством его дружного экипажа — «спаянного и споенного», «спетого и спитого», как говорил Юра Балдин. Там, обдаваемый волнами, стоит у гарпунной пушки обветренный Михаил Курганович. Попыхивает трубкой невозмутимый стармех Юрий Чупров. Раскачивается в «вороньем гнезде» марсовый матрос Макс Васильев. Жарятся у дизелей, задыхаясь в дыму и копоти мотористы Толя Пенязь, Юра Гайчук, Боря Далишнев. Там, прихлёбывая заваренную в огнетушителе брагу, подрёмывает в гребном отсеке простодушный Виктор Чугунов. Спит после вахты, обняв подушку, Юра Балдин. Возится с аккумуляторами беспокойный Валера Рыч. Не сходят с мостика старпом Юрий Емельянов и капитан Павел Обжиров. Борясь с качкой, чертыхаясь, ловит сползающую с плиты сковородку Вова Шитов. Не отводит глаз от репитера гирокомпаса рулевой Иван Безбородько. Не снимает наушников с головы радист Петрович. И боцман Александр Ануфриев закрепляет тенты на шлюпках.