Иногда она на секунду умолкает между двумя фразами или двумя словами, внимательно глядя на адмирала. Тщательно изучая каждый его жест, взвешивая каждое слово. И всякий раз дон Педро подносит чашку к губам, стойко выдерживая ее пристальный взгляд.
– Когда есть кормилицы, управляющие, наставники, школы и монастыри, – продолжает мадам Дансени, – многие женщины забывают даже о том, что они матери. Я имею в виду этих красавиц с нетронутыми грудями… В прежние времена увядшая грудь считалась прекрасной: ею вскормили детей, и это украшало. А сейчас… К сожалению, мне не довелось познать счастье материнства. У меня детей не было, и, думаю, уже не будет. Очень скоро моя внешность…
Она оставляет фразу незаконченной, и эта хорошо рассчитанная пауза вызывает у адмирала легкую улыбку.
– Я уверен, сеньора, что вы всегда будете выглядеть наилучшим образом. С детьми или без детей.
– По крайней мере, увядшая грудь пока что мне не грозит.
Вновь повисает непродолжительная пауза, мадам Дансени сосредоточенно накручивает на палец бахрому, которой обшито покрывало.
– Поскольку беременность мне не угрожает, я иногда сказываюсь больной, просто чтобы казаться интересной… Болеть в Париже – самое, знаете ли, обычное дело. Такая сырость кругом!
–
– Что я слышу! – Она смотрит на него с изумлением. – Вы читали Вольтера?
– Конечно. И в этом нет ничего особенного.
Изящно поднеся руку к шее, она смеется нежным, мелодичным смехом.
– Ну, знаете, читать Вольтера по-испански – это именно нечто особенное!
– Вы бы, вероятно, удивились, сеньора, если бы узнали, сколько испанцев его читают.
– Вы имеете в виду Академию?
– И не только. За ее стенами тоже читают Вольтера.
– Несмотря на запрет?
– Несмотря ни на что.
– Мой отец, конечно же, не читал. И никто из его друзей не читал. И в моей монастырской школе никто не оценил