Ночь тянулась ужасно медленно. Между ударами грома мне слышались ружейные выстрелы, но я мог отвечать на них только криками, потому что пистолеты мои остались в седле, однако крики мои терялись в оглушающем шуме бури.

К утру гроза стихла. Я был совершенно измучен усталостью, что немудрено: я почти без отдыха и без сна проехал за неделю шестьсот верст с лишком. Я искал глазами какой-нибудь уголок, где бы мне можно было поспокойнее поместиться, увидел плоский камень, опустился на него и в ту же минуту, несмотря на то, что промок до костей, заснул как убитый.

Когда я открыл глаза, мне показалось, что вижу прекрасный сон: надо мной было ясное небо, передо мной – синее море, а вдали, верстах в двадцати пяти от меня, – знакомый мне остров Кеос, где ожидала меня Фатиница и блаженство.

Полный сил и мужества, я встал, чтобы как-нибудь добраться до берега. Подойдя к краю площадки, я увидел, что лошадь моя, разбившись о скалы, лежит в двухстах футах ниже меня, и потоки уже увлекают ее в море. Вздрогнув, я взглянул в другую сторону и увидел, что дорога, с которой конь мой сбился, идет в тридцати или сорока футах над моей головой и что с помощью кустов, которые растут на скале, можно кое-как туда вскарабкаться. Я сразу же принялся за работу, раз двадцать чуть не сорвался, но наконец добрался до дороги. Теперь я был уже спокоен: эта дорога вела к морю.

Я побежал к рыбачьим хижинам, стоявшим на берегу. Там нашел я моих людей, они уже думали, что я погиб, но, зная, что пробираюсь к морю, решились подождать меня тут на всякий случай. Их оставалось только четверо: толмач сбился с дороги, и никто не знал, куда он девался, один из проводников хотел перейти вброд через поток, но вода увлекла его, и он, по всей вероятности, утонул.

Я дал им еще денег и просил рыбаков, чтобы они приготовили лодку с самыми лучшими гребцами. Хозяин непременно хотел, чтобы я позавтракал с ними, но я требовал, чтобы они сразу же дали мне лодку, и минут через пять пришли сказать, что она готова.

Я дал гребцам золотую монету сверх условленной платы, и мы полетели по волнам. Кеоса с этого места не было видно: его совершенно заслонял от меня остров святой Елены, который с площади, где я провел ночь, казался небольшой скалой, но, как только мы обогнули южную его оконечность, Кеос снова явился передо мной. Вскоре я стал различать подробности, которые издали были не видны: деревню, которая полосой тянулась вокруг порта, а потом дом Константина, который казался черной точкой и который так часто представлялся мне в сновидениях. По мере нашего приближения он начинал обрисовываться посреди своей оливковой рощи, я видел на белых стенах его решетки из сероватого камыша. Наконец я разглядел и окно, из которого Фатиница приветствовала нас при нашем прибытии и отъезде. Я стал на нос лодки и, вынув платок, начал махать им, как некогда Фатиница махала мне платком, но, видно, она была далеко от окна, потому что решетка не шевелилась и ответа не было. Я, однако же, все стоял на носу лодки, хотя мертвенность, заметная во всем доме, начинала меня беспокоить, на дороге, которая вела к нему, не было никого, никого также не было видно и около стен – вообще весь дом казался огромной могилой.