Опять это слово. Овидайя спросил у раввина, что оно означает.

– Оно означает, что Давида бен Леви Кордоверо изгнали из общины.

– Кордоверо экскоммуницировали?

– Да, примерно так. После изгнания он перестал быть одним из нас. Преступление Кордоверо было настолько тяжким, что всем членам общины было запрещено общаться с ним. Вот что я имел в виду, когда сказал, что могу говорить с вами о нем, поскольку вы гой. В разговорах друг с другом мы этого имени не называем.

– Что, ради всего святого, он натворил?

– Он читал многие труды безбожных франкских философов, и они отравили его разум и душу. Возможно, вам знакомы некоторые из них: Бэкон, Декарт, Спиноза.

– Я слышал о них, – ответил Овидайя.

– На основании их идей он разработал свои собственные безумные теории. Кордоверо утверждал, что душа не бессмертна; что Господь Авраама, Исаака и Якова, вероятно, никогда не существовал, – голос раввина дрожал от волнения, – и что поэтому законы иудейские чтить больше не нужно.

Овидайя и не знал, что Кордоверо выступает приверженцем настолько радикальных утверждений. С другой стороны, удивлен он не был. То, о чем с таким отвращением рассказывал раввин, давно уже стало предметом модных бесед в салонах Амстердама и Лондона. Повсюду рассуждали о доказательствах существования Бога и тому подобном. Это не считалось ни поводом для скандала, ни ересью – обычные натурфилософские дискуссии. Однако это мнение он предпочел оставить при себе, лишь пригубив в очередной раз шерри.

– А где сейчас Кордоверо?

– Там, куда попадают безбожники.

– Значит, уже не в еврейском квартале?

Раввин удивленно поглядел на него:

– После того как был произнесен херем, насколько мне известно, Кордоверо жил в доме во франкском квартале. А теперь он дожидается шеола.

– Чего дожидается?

– Ада.

– Вы хотите сказать, что он мертв? Но давно ли?

Раввин нахмурился:

– Вот уже более десяти лет.

* * *