Подвесили к потолку резиновый шланг. Под шланг поставили табуретку. Подталкивая в спину, приказали:

– Лезь!

Полез. Из шланга свернули петлю. Затянули на шее.

– Отвечай, а то сейчас придушим! Брал оружие?

– Ничего я не брал… Не брал, – ревел Женька, и слезы градом катились по его лицу.

– Врешь! А для чего искал патроны?

– Поиграться… мы делаем из них свистульки, – задыхаясь, признавался Женька.

– А стреляные почему не искал?

– Так они ж под снегом, дяденька…

– Врешь, собачий сын! Отвечай: кто научил?

– Никто… Честное, честное слово, никто…

Женька еле-еле выкрутился. Узнай в полиции, что у них в руках сын директора школы, сын красного командира, ему бы несдобровать. Живым не выпустили бы.

Пьяный полицейский, матюкнувшись, врезал парнишке шлангом поперек спины так, что тот кубарем скатился с табуретки.

– Катись отсюда, да смотри, больше не попадайся!

Он и сам понимал, что, попадись во второй раз, уже не выкрутится. Оставаться в селе было опасно. И его с сестренкой переправили в лес, в отряд к партизанам.

Дальневосточная тайга чем-то отдаленным похожа на заповедные белорусские лесные пущи, и Казаковский часто вспоминал, шагая по тайге, как прятались они в глухих чащобах, как жили в болотах на островках, как чутко вслушивались в гул фашистских стервятников, барражировавших в небе над лесными массивами, выискивая следы партизанских стоянок, тайные поселения, скрывающихся мирных граждан, фиксируя на фотопленку каждый дымок костра, каждую заметную сверху землянку. Лесные жители спешно гасили костры и печки, прятались под деревьями и кустами.

Гитлеровцы не зря облетали чащи да пущи. Они все же выследили партизан. Стянули воинские части, окружили лесные массивы, перерезали дороги, перекрыли пути-выходы. И началась многомесячная блокада. Кольцо постепенно сужалось. Партизан и жителей загнали в непроходимые болота. Кругом стрельба, непрерывные бомбежки, артиллерийские обстрелы. А они в холодной болотной воде, за кочками, за кустиками, на крошечных островках. Лишь ночью выбирались на берег, разжигали под навесом костерок, обсушивались и спешно варили в ведре немудреную болтанку из прошлогодней картошки. А картошку ту нужно было еще нарыть. И Женька с такими же, как и он сам, «шкетиками» пробирался на поле, выковыривая руками, ножом из земли мерзлую, раскисшую картошку, чтобы из нее приготовить немудреные «чибрики», приправленные съедобной травой лебедой и сурепкой. И с той картошкой спешил обратно, в свое болото, едва поутру заслышав собачий лай и стрельбу.

Партизанское командование приняло решение: идти на прорыв блокады, вырываться из окружения. И ночью лес ожил. Загрохотали партизанские орудия, пулеметы, с криками «ура» отряды народных мстителей, подгоняемые отчаянием и безвыходным положением, ринулись на прорыв.