– На виселицу его, злыдня! – мрачно добавил Спыхальский.

– А ты, батько Семен? – Арсен повернулся к Палию. – Что скажешь?

Палий слез с коня, неторопливо приблизился. Многогрешный поднял было голову, глянул на него с надеждой, но сразу же отвел взгляд, прочтя в глазах Палия ненависть и презрение.

– Что я скажу? – произнес полковник. – Многогрешный сам уже вынес себе приговор своими позорными поступками… У него не нашлось ни единого довода в свое оправдание… Так пусть получает то, что заслужил!

– Да будет так! – сказал Арсен. – Этот человек недостоин ходить по нашей земле. Слышишь, Многогрешный? Вставай и исполняй приговор казачьего суда!

– Поми-илуйте! – взмолился Многогрешный. – Ради Христа!

– Поздно спохватился, изверг!.. Исполняй приговор! – Голос Арсена прозвучал жестко.

Многогрешный, охая, поднялся. Вытер рукавом мокрое бледное лицо.

– Дайте мне пистолет, – прохрипел он. – Как милости прошу!

– Ты недостоин такой чести! От пули умирают воины, а предатели – в петле… Иди и выбирай веревку. Да покрепче!

Обведя затуманенным взглядом неумолимых мрачных казаков, обступивших его со всех сторон, Многогрешный сделал несколько шагов к ближайшему коню, долго рылся в саквах.

Нашел наконец длинную веревку и начал дрожащими пальцами вязать петлю.

Казаки следили за ним, не проронив ни слова.

Затянув узлы у петель на обоих концах веревки, так же медленно, вяло, как он делал все до этого, Многогрешный взгромоздился на коня.

Казаки, вскочив в седла, вновь окружили его, чтобы не сбежал.

Все молчали. Не хотели ни словом, ни делом вмешиваться в страшные приготовления. По стародавнему запорожскому обычаю, ни один братчик не мог взять на себя позорной обязанности палача. Осужденный к повешению запорожец должен был сам приготовить петлю, сам выбрать ветку, завязать на ней веревку, подъехать верхом и, накинув петлю на шею, ногами ударить коня под бока…

Многогрешный долго приглядывался к веткам. Выбрал самую крепкую, перекинул через нее конец веревки, затянул одну петлю…

Но тут силы изменили ему. Он повалился на гриву коня и зарыдал.

– Братчики, милые, простите, смилуйтесь! Хотя бы пристрелите!..

Вид его был жалок. Вздрагивая всем телом, размазывая слезы по грязному лицу, он скулил: