По голосу хаджи было заметно, что он чувствует себя увереннее. Он продолжал:

— Я предполагал, что он собирается освобождать арестованного, но знал и то, что ему понадобятся лошади. В любом случае, ему пришлось бы возвращаться к стойлу, и я решил спрятаться здесь, чтобы напасть неожиданно.

— Прятаться тебе было совершенно не обязательно. Достаточно было позвать хавасов.

— О сиди, достаточное еще не самое хорошее, а хорошим я считал поймать подлецов лично.

— Вот за это нам теперь приходится расплачиваться!

— Аллах да отдаст их снова в наши руки! Итак, я ждал. Их было трое. Они спросили меня, что мне здесь нужно. Но Баруд эль-Амасат, едва на меня взглянув, сразу узнал, ведь я выступал одним из свидетелей. Он бросился на меня с криком. Я оборонялся, как мог, изорвал ему одежду. Меня здорово побили.

— Почему ты не применил оружие?

— Сиди, против меня было шесть рук. Если бы Аллах дал мне десять рук, я бы часть использовал, чтобы взять пистолеты. Меня повалили, обернули в кафтан и связали. Вот так я и лежал до твоего прихода.

— Ну и дела, хаджи Халеф Омар! Ну и дела!

— Сиди, я тоже могу сказать: «Вай-вай!» Но ведь это нам не поможет. Они уехали. Если бы мы были в пустыне, их следы легко можно было бы найти, но здесь, в большом Эдирне…

— Я знаю, куда они поехали.

— Слава Аллаху, что он дал тебе сведения…

— …которые тебе сегодня не удалось получить, — прервал я его. — След человека — не сам человек. Посвети! Что здесь лежит?

Халеф нагнулся и поднял большой фланелевый платок, осмотрел его и сказал:

— Это я сорвал с Баруда. Тут есть еще и сумочка.

— В ней есть что-нибудь?

Он залез туда и сказал:

— Кусок бумаги. Вот.

Я рассмотрел его при свете лампы и развернул. Это было коротенькое, в три строчки, письмо. Значки были такие мелкие, что я не мог прочитать. Поискав на месте боя другие свидетельства, я больше ничего не нашел. Невероятным было то, что эти трое не тронули нож и оба пистолета Халефа, оставшиеся в сумке, что стояла в углу его комнаты.

— Манах эль-Барша снимал комнату у тебя? — спросил я у хозяина, взиравшего на все с изумлением.