— А катастрофа? — поинтересовался Серый, который поклялся себе не спорить сегодня с малышом, что бы тот ни сказал.

— Катастрофа — это есть книга и опись полей, а также лугов и нив, принадлежащих.

Пфотенхауер ожидал, что словак, как обычно, ограничится тем, что перепутает катастрофу с каталогом. Поэтому, когда тот внезапно ввел новое понятие, застигнутый врасплох Серый не удержался и добродушно поправил:

— Но такая книга уже зовется на катастрофа, а кадастр! Ты все-таки путаник чистой воды! Никак я в толк не возьму, как ты с такими…

— Молчите тихо! — перебил его словак, резко поворачиваясь к нему всем телом и в упор глядя на него бешеными от ярости глазами. — Если вы не понимать меня, то я вас тоже не понял, совсем! Я оставлял вам ученость, вашу, а вы теперь можете оставлять мне знания, мои! Если я однажды и перепутал что-нибудь, нечаянно, то я все же был человеком, вежливым и снисходительным, а вы всегда были человек, грубый и оскорбительный.

— Я? — ошеломленно переспросил Пфотенхауер, испуганно уставившись на метающего громы и молнии малыша. — Да что с тобой такое, приятель? Разве можно так кипятиться из-за одного маленького возражения?

— Я стал рассерженный не только из возражения, противостоящего, а из нарушения правил, заглавных! Поняли?

— Ежели начистоту, то не очень. Что это еще такое, «заглавные правила»?

— Этого вы не знаете и не понимаете? Я всегда говорил вам «вы», множественное, а вы всегда говорите мне «ты», единственное. Но мы еще не делали друг с другом брудершафт, дружеский. Если вы и дальше останетесь при своем единственном «ты», то и я не буду говорить «вы». Я учился, и вы учились, и мы стоим на уровне, одинаковом. Теперь у вас есть выбор. Я говорю «вы», и я говорю «ты», совсем так же, как вы говорите его мне!

Эта тирада произвела на Пфотенхауера, пожалуй, еще более сильное впечатление, чем известный вопрос одного профессора естествознания. Как и в те давние времена, Серый остался стоять с открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. Впрочем, словак и не ожидал от него никакого ответа; он отвернулся и зашагал прочь, предоставив противнику в одиночестве осознавать свое полное ничтожество. В это время из каюты вышел нагруженный медикаментами Шварц. Он окинул быстрым взглядом гордо удалявшуюся фигурку малыша, потом пристально взглянул на уныло поникший, как будто его застали за воровством варенья из буфета, нос Пфотенхауера, и, оценив ситуацию, спросил:

— Вы, кажется, снова с ним не поладили?

— Да уж, — махнул рукой Серый. — Этому парню палец в рот не клади! Он отчитал меня как сопляка какого за то, что я обращаюсь к нему на «ты», и грозил тоже начать мне «тыкать», ежели я не буду величать его по всем правилам хорошего тона.