И потом спросил, прямо в упор уставившись на блондина:

— А никто не видел, что вы скрылись сюда?

Рот у него после того, как он произнес эту фразу, остался полуоткрытым.

— Никто.

— Я думаю, — заговорил брюнет (и сейчас же человек в куртке повернулся к нему), — я думаю, что он, конечно, не прочь был воспользоваться фальшивками, которые нашел в чемодане, но его смутило наше появление.

— Так никто не видел? — живо переспросил человек в куртке, снова поворачиваясь к блондину.

— Никто… Нас могли заметить по плащам, но по дороге мы бросили плащи.

— Но все-таки нам необходимо бежать, — сказал брюнет.

— Необходимо, — подтвердил блондин. — Будут искать.

Он поднял глаза.

— Нам нужно бежать… Поезд отходит ровно в два. Есть у вас что-нибудь, во что переодеться?

— Есть.

Голос у человека в куртке стал еще более хриплым. Цзын-Тун, содержатель тайного игорного дома, китаец по происхождению, но воспитанный в Японии и имевший теперь дела с японцами по сбыту фальшивых русских кредиток, этот маленький тщедушный человек, совсем растерялся.

Он сидел на корточках у своей железной печки, согнув спину, сгорбившись, съежившись, боясь шевельнуться, изредка только вытягивая худую морщинистую, словно состоящую из одних позвонков и обвисшей кожи, шею и прислушиваясь с напряженным выражением на желтом лице к глухим звукам, временами доносившимся снизу из подпола.

Там были подвалы. Там в четырех просторных залах днем и ночью шла игра в банк.

Точно парил над ним ястреб, а он, Цзын-Тун, был цыпленок, не оперившийся, выгнанный бурей из гнезда. Он и правда походил теперь на цыпленка: худенький, сгорбленный с редкими, будто выщипанными на половину, короткими волосами.

— Я все устрою, — сказал он.

Он встал и ушел за перегородку. Минуту спустя, он вернулся.

Он принес с собой зеркало, бритву и два дамских платья.

О, как он ухаживал за своими гостями!