С каким старанием одергивал юбки, прикладывал банты и ленты.

Когда все было готово, он сказал:

— Теперь хоть в Москву! Ведь вы прямо на поезд?

— Да, — ответила одна из дам. — Но как мы дотащим наш багаж?

У них, действительно, был большой багаж, — два мешка с золотом. Для чего предназначалось это золото, было ли оно точно золото, или стоимость его не превышала стоимости фальшивых ассигнаций, Цзын-Тун не знал.

Но золото хранилось у него.

— Вы дадите нам провожатого?

— Хорошо, — сказал Цзын-Тун.

Он на все был согласен.

Он мало теперь о чем думал. Одна мысль владела теперь им:

«Пусть едут, пусть едут».

Эта мысль с каждым биением сердца била ему в грудь. «Пусть едут, пусть едут»…

И он сказал:

— Хорошо.

* * *

По направлению к вокзалу чрез огромный пустырь шли две дамы в сопровождении высокого, бородатого субъекта в старой обтершейся кожаной куртке.

Когда-то эту куртку носил Цзын-Тун. Потом он подарил ее завсегдатаю своего заведения, местному мещанину Иванову.

Иванов был страстный игрок и спустил у Цзын-Туна не одну сотню. Но теперь ему было нечего спускать. Цзын-Тун оставил его у себя в качестве прислуги.

Когда Цзын-Тун платил Иванову жалованье, Иванов проигрывал его в тот же вечер.

Иванов был всегда неразговорчив и мрачен. Он шел за своими дамами, высокий, взъерошенный, как медведь, опустив голову, угрюмо поглядывая вперед из-под густых черных бровей.