Он поставил третьего журавлика на стол рядом с собратьями. Еще тридцать журавликов валялось на полу возле его ног. Смятые. Они были некрасивы, в них чего-то не хватало. Генри чего-то не хватало.

«Иногда мне казалось, что я все-таки умер в подземелье под Академией. И не я смотрю из окна дома на тающее в сумерках кладбище, а моя душа смотрит оттуда на горящие окна, полные жизни. Больше всего на свете я жалею, что позволил тебе поверить, будто согласен с твоим решением. Пожалуй, еще большим заблуждением было тогда думать, что это и мое решение тоже. Ошибаться легко, а вот вовремя исправлять свои ошибки бывает невозможно».

Генри пробежался взглядом по неровным строчкам и сделал первый надлом. Эта птичка должна получиться лучше прежних. В ней были настоящие чувства. Только вот чьи? Генри не помнил.

– Выкини, – закапризничала Филлис. – Мне не нравится.

Генри закончил журавлика, но в этот раз получился действительно хороший самолетик. На одном крыле у него было написано «скучаю», а на втором «никогда». Хорошие слова, в них много настоящих чувств.

Генри повернулся и запустил самолетик в открывшуюся дверь.

– Мне нужно забрать кое-что, что принадлежит мне, – вежливо сказал человек, чье лицо было скрыто в тени. Он поймал самолетик, и тот исчез, будто его и не было.

– Здесь нет ничего вашего, – ответил Генри. – Правда, Лилли?

Сестра молчала, спрятавшись под пледом. Только глаза настороженно блестели. Лилли не любила чужаков. Она была мертвой и, кажется, немного этого стеснялась.

Генри покопался в карманах и достал маленький полотняный мешочек. Странно, но его не было там раньше.

– Это ваше? – спросил он у чужака. – Тогда забирайте и уходите. Лилли вас боится.

– Нет, это не то, что я ищу, – ответил чужак.

– Тогда что же вы ищете?

– Тебя.

Филлис сердито зашипела, но не пошевелилась, когда Генри поднялся со стула. Ему было страшно и радостно одновременно.

– Меня? Но я не могу уйти. Я виноват.

– Разве? – удивился чужак. – Я знаю один способ, Генри. И ты его тоже знаешь.

Генри обернулся на сестру, но кровать была пуста. Лампа не горела, и за окном давно уже занимался рассвет. Комендантская быстро заполнялась мягким розоватым светом.

– Если я это сделаю, разве так будет честно? Разве я заслужил прощение?

– А вот это уже тебе решать.