— Питание, жилье я вам обеспечу. Да и ремесло мое не из последних. Сыты будете, одежонку вам справлю.

Мне стало так больно, что я готов был заплакать. Неужели мы пришли в эту страну, которую отец не однажды называл обетованной, для того, чтобы нищенствовать?

— Ой, как есть хочется! — тихо произнесла Ширин.

— Умница, девочка, — сказал нищий.

Он достал из своей сумки свежую лепешку и протянул нам. И я уступил.

Прежде всего слепой нас накормил. К лепешке он добавил по изрядной порции лагмана, который продавался рядом в харчевне. Потом мы пошли к тюрьме. Она была отгорожена от мира высоченной глиняной стеной. Здесь, как сказал наш нищий опекун, содержались политические преступники.

Старик быстро переговорил с дежурным и сообщил, что отец наш арестован по подозрению в том, что является большевистским лазутчиком.

— Обвинение тяжкое, как все смертные грехи, воедино собранные, — заключил со вздохом слепец.

Мне стало страшно от этих слов, и даже неприязнь к старцу шевельнулась, хотя я понимал: не он виноват в том, что случилось с отцом.

— Папу хочу увидеть! — закричала Ширин.

— Папу увидеть пока нельзя, девочка, — неожиданно по-доброму отозвался усатый дежурный. — Если хочешь убедиться, что он жив-здоров, дай какую-нибудь свою вещичку. Я передам ее твоему отцу, он успокоится и в ответ пришлет что-нибудь вам.

Я сразу же снял с головы тюбетейку и отдал дежурному. Он внимательно изучил ее и просунул под подкладку палец, потом подозвал солдата и что-то быстро сказал ему. Тот нехотя удалился. Вернулся он четверть часа спустя и передал нам через дежурного отцовскую бархатную тюбетейку.

Наш опекун-слепец рассыпался в благодарностях, и я заметил это, положил дежурному в ладонь несколько монет.

Затем мы пошли к нищему. У него был собственный дом из четырех комнат и кухарка-старуха. Судя по всему, беден он не был. Что же в таком случае заставляло его заниматься позорнейшим промыслом? Очень скоро я все понял сам.

Мои обязанности состояли в том, чтобы служить нищему поводырем: прежний его поводырь сбежал, и, вспоминая о нем, старик осыпал его голову проклятиями. Так вот, я приводил старика на людный угол, и начиналось представление. Ширин в лохмотьях, растрепанная усаживалась у ног попрошайки. Он заводил гнусаво песню-молитву, а я быстренько переодевался в ближайшей подворотне в платье учащегося медресе (чистый халат и чалму я прятал в мешке), появлялся на углу и, подходя поочередно к каждому из нищих — а их с утра здесь скапливалась уйма, — говорил им, как научил меня мой хозяин-слепец:

— Я прислан сюда благостным муфтием для того, чтобы сообщить вам: собирать подаяние на этом углу имеют право лишь слепые. Впрочем, если вы желаете, вас могут с благословением муфтия в угоду аллаху ослепить. Тогда стойте здесь с протянутой рукой, сколько вам захочется!