В течение трех следующих вечеров де Гранден дежурил у нашего телефона, как кошка над крысиной норкой. В четвертый вечер, когда мы готовились подняться наверх, зазвенел звонок, и мой друг схватил трубку с рычага, прежде чем маленький колокольчик перестал вибрировать у звонковой чашки.

– Алло, алло! – взволнованно произнес он в трубку. – Да, да, несомненно. Немедленно, сразу, сейчас же!

– Троубридж, друг мой, поедемте со мной. Посмотрим на дичь, которую мы поймали в нашу ловушку. Чтоб я умер, но эта мадам Пеннемэн – умнейшая женщина!

Не отвечая на вопросы, он затолкнул меня в пальто и шляпу и быстро потащил к машине, торопя все больше и больше, когда мы ехали к дому Пеннемэнов.

Не желая стучать, он распахнул переднюю дверь и поспешил вверх по лестнице, безошибочно свернув в верхний зал и открыв первую дверь справа.

Перед нами предстала удивительная сцена. Комната оказалась со вкусом меблированной спальней, отделанной красным деревом, с хорошо подобранными коврами и затененными лампами, придающими ей атмосферу интимности, которая так подходит таким апартаментам. У стены, напротив туалетного столика, стояли две односпальные кровати, на ближайшей – лежало одетое в пижаму тело молодого человека, которого мы видели у парка несколько дней тому назад. Очевидно, он спал, и, так же очевидно, его сон был тревожным, потому что он метался и беспокойно стонал, вертя головой из стороны в сторону на подушке, и один или два раза пытался приподняться.

В нише между окнами, рядом с телефонным столиком, присела миссис Пеннемэн, одетая в неглиже светло-лилового шелка; ее испуганные глаза глядели то на спящего мужа, то – на что-то, что находилось в центре комнаты.

Я проследил за ее взглядом, когда он перешел с мужчины на кровати, и в изумлении выдохнул, потом удивленно перевел глаза и снова выдохнул. На ковре лежал круг из листьев падуба, размером около шести футов в диаметре; внутри него, наполовину туманное, как призрак, но явно видимое, – съеженное тело мадам Найры, пророчицы под вуалью. Она была одета так, как мы ее впервые увидели, в прозрачной цельнокройной одежде полуночного синего шелка, инкрустированной крошечными яркими металлическими пластинами, а на голове – корона египетских царей. Но вуаль исчезла с ее лица, и если когда-либо я видел отвратительную, бесчеловечную ненависть к человеческому облику, то она отражалась в прекрасных чертах гадалки. Ее зеленые глаза уже не казались узкими – они были огромными, и в них горела ярость; ее красный рот был квадратным, как гримасничающая древнегреческая трагическая маска или те отвратительные резные головы, что делают выходцы с Фиджи. Сейчас она то протягивала руки, длинные, стройные, с красными ногтями, то била себя в грудь сжатыми кулаками. Потом она открыла яркие губы и издала урчание, подобно взбешенной кошке, и прошипела свистящим пронзительным звуком, как будто она и впрямь была кошкой, а не человеком.