Ужин уже давно закончился, пробило одиннадцать часов, а мы засиделись за нашими сигарами, ликерами и кофе в гостиной. Тут де Гранден вернул нас назад из 1915-го года, поспешно взглянув на свои наручные часы.

– Parbleu, друзья мои, – воскликнул он, – мы опаздываем, а нам предстоит отчаянный эксперимент, прежде чем луна пройдет через меридиан. Пойдемте, давайте займемся работой.

Я с изумлением посмотрел на него, но молодой индеец, очевидно, понял смысл, потому что пожал широкими плечами и последовал за моим миниатюрным компаньоном в зал, где у стены в прихожей стояла большая кожаная сумка, свидетельствующая о том, что она сопровождала своего владельца по Фландрии и Пикардии.

– Что у нас в программе? – спросил я, отстав от них, но де Гранден сунул шляпу и пальто мне в руки, воскликнув:

– Мы снова едем к мадам Четвинд, друг мой. Помните, что вы видели вчера ночью? Cordieu, спустя час вы увидите то, что не придется видеть многим, или Жюль де Гранден ошибается!

Погрузив моих спутников на заднее сиденье, я вырулил и поехал сквозь неподвижную лунную ночь в коттедж Четвиндов. Через полчаса мы спокойно вошли в дом с помощью дубликата ключа де Грандена и снова заняли пост в затемненной гостиной.

Одно слово, брошенное Вульфу де Гранденом – и молодой индеец, взяв свой потертый багаж, вышел из дома и остановился на крыльце. На мгновение я увидел его силуэт через стеклянную панель двери, затем потерял из виду – так как вынужден был обернуться, чтобы взглянуть на лестницу, по которой, как я знал, спустится Айдолин Четвинд, чтобы исполнить нечестивый обряд тайного поклонения.

Тикающие стрелки маленьких золоченых часов на каминной полке звучали слишком громко в тишине дома; кое-где доска скрипела и трещала при постепенном понижении температуры; где-то снаружи уныло и протяжно взвыл автомобильный клаксон. Я чувствовал, пока сидел в ожидании в темной зале, как мои нервы постепенно напрягаются, словно струны скрипки, когда музыкант подтягивает их перед игрой, и мурашки от ужаса преследуют друг друга вдоль всего позвоночника и спускаются по плечам.

Маленькие французские часы пробили двенадцать резких серебристых курантов. Он пришел, этот отвратительный час, который не принадлежит ни дню, который умер, ни новому дню, шевелящемуся в утробе Времени, и который мы называем полуночью из-за отсутствия лучшего термина. Бледный луч луны медленно скользнул в окно сквозь оконные стекла к индийской статуе, и на лестнице над нами прозвучали легкие, прерывистые шаги.

– Mon Dieu, – горячо прошептал де Гранден, – помоги мне, чтобы я не ошибся в моих расчетах!