...За окном под тяжелыми ботинками поскрипывала щебенка — это бодрствовала охрана. Косьмин поднялся, накинул шелковый, прохладный халат, долго закуривал.

Утром Семенов сам разбудил его. Наскоро перекусив, они направились к озеру. Шли недолго. От Семенова разило водочным перегаром. Он много курил, сплевывая густую мокроту под ноги, и тяжело дышал.

От глади озера, как из кастрюли, поднимался пар, берега его поросли камышом и осокой. Гандошкин уже развел костер, на рогульках висел внушительных размеров казанок с закопченными боками.

— Григорий Михайлович, какую ушицу сварганим? — спрашивал Гандошкин, защищая короткопалой рукой от огня бороду. Семенов выходил из кустов, застегивая штаны.

— Сибирскую, какую же еще?

На раскинутой скатерке стояла закуска, водка. Утренняя стынь отступала. Гандошкин бегал от удочки к удочке, дергал, радовался улову. Придавленный сырым с ночи воздухом, низко стлался синей спиралью дымок. Кипела уха.

— Вот так, значит, и живем, — произнес с какой-то досадой Косьмин, вызывая Семенова на разговор.

Тот облизал с толстых пальцев селедочный жир, вытер руки полотенцем, скомкал его и швырнул от себя.

— Вы зачем приехали?

— Как говорят, расставить точки над «и».

— Ну и расставляйте.

— И расставлю. — Косьмин посопел, как перед дракой. — Почему вы не перечислили деньги на оружие?

— Все?

— Нет. Не все. По чьему распоряжению ушли казаки?

— Не знаю.

— А корпус Нечаева?

— Это его дело. Он состоит на службе у китайцев. Они его, наверно, и отозвали.

— А деньги? Вагоны стоят с винтовками без затворов, с гранатами без запалов. Мы задолжали с жалованьем волонтерам. Они превращаются в грабителей.

— Нет у меня денег, — отрезал Семенов.

— Как же нет, когда есть, — возмутился Косьмин. — Григорий Михайлович, побойтесь бога. Да на вас креста нет сказать такое. Это... Это... — Косьмин в раздражении смял салфетку, — это безобразие. Я вынужден буду жаловаться. Вы нарушаете уговор с господином Танака. Он выделяет деньги на объединенное войско, а не вам лично.