— Я говорю, что думаю,— продолжала Далекта.— Цезарь он или нет, но подобное достойно презрения, и кто позволяет вершиться кровавому злодейству над безоружными, тот негодяй. Сейчас у меня нет сомнений, что цезарь и его сын способны на еще большую подлость...

Ее голос дрожал от еле сдерживаемого гнева, сарказм звучал в каждом слове, разящем Фастуса, как бичом.

Крысенок встал, его глазки злобно блеснули.

— Ты слишком разгорячилась, Далекта. То, что я сказал тебе, требует осмысления. Я не тороплю с ответом. Нельзя решать судьбу Прокуса, не подумав,— он поклонился и направился к выходу из ложи. У двери задержался и добавил как бы нехотя: — Кроме того, твой ответ касается не только Прокуса, тебя и меня...

— Что ты хочешь сказать?

— Есть еще твой отец Деон Сплендидус, его жена, твоя матушка и Феофилата, мать Прокуса...

С этими словами Фастус исчез.

Игры проходили под грохот фанфар, звон мечей, звериный рык и вопли умирающих. Весь этот шум перекрывали возгласы и аплодисменты разгоряченных зрелищем зрителей. Они часто вскакивали на скамьи и, неистово вопя, приветствовали победителей. Не менее бурно выражала толпа и свое негодование — над трибунами повисал глухой и злобный рев.

Над свирепым тысячеглазым чудовищем, в которое превратилась масса зрителей, реяли знамена, поднимались и опускались в мерном ритме опахала, которыми рабы остужали горячечный пыл возбужденных хозяев.

Мерно жевали сласти тысячи челюстей, лились в тысячи глоток прохладительные напитки, чьи-то уши внимали похабщине, которую им нашептывали, пока на арене в страшных муках прощалась с жизнью очередная жертва.

Рабы оттаскивали в сторону мертвые тела и сметали запачканный кровью песок, посыпая арену новым слоем, чтобы не было заметно алых пятен.

Сублатус вместе с префектом Кастра Сангвинариуса вовсю потрудились над программой игр, дабы чернь получила как можно более впечатляющее зрелище. Таким путем нелюбимый цезарь хоть раз в году заслуживал популярность плебса.

Праздник шел по нарастающей. Самую широкую известность приобретали те бои, в которых вынуждены были участвовать опальные патриции. Сублатус рассчитывал на Кассиуса Асту, но, конечно, для той цели, которую наметил для себя коварный цезарь, необходим был белый гигант-варвар, который своими легендарными подвигами успел снискать себе любовь народа.

Действовать следовало осторожно, постепенно подводя втянутых помимо своей воли людей к кульминации плана. Поэтому уже сразу после полудня Тарзан оказался на арене вместе с безоружным, как и он сам, дородным убийцей. Убийцу обрядили в набедренную повязку из леопардовой шкуры, похожую на ту, что носил Тарзан.