– Да, но это всего-навсего догадка! А как насчет Уайтскара? Что дядя Мэтью сказал на самом деле?

– Не так уж и много, но, Кон, все правильно. Я не стала бы тебе об этом рассказывать, не будь так уверена. Готова ручаться, именно это он и задумал. О нет, он не то чтобы открыто сознался, во всяком случае – не прямым текстом, даже со мной. Но для себя он выразился довольно определенно.

– И как же?

– Для начала он напомнил мне, что Уайтскар всегда предназначался Аннабель. «Он должен был перейти твоему отцу, а потом тебе».

– Должен был? – резко переспросил Кон.

– Да. А потом принялся на все лады превозносить тебя. Ты был для него сыном, без тебя ему не обойтись – и так далее. Потом он спросил, правильно ли было бы позволить мне как ни в чем не бывало вернуться домой и получить Уайтскар через твою голову. Да, через твою голову. «По-твоему, это честно? Чтоб меня повесили, если мне это кажется честным!» Этими самыми словами он и сказал.

– Боже мой, только бы ты оказалась права! – выдохнул Кон. – А Жюли? О ней он что-нибудь говорил?

– Да толком – ничего. Даже не сказал точно, что намерен двадцать второго нам все сообщить, а когда я попыталась поймать его на слове – спросила напрямик, не собирается ли он переписать завещание в твою пользу, – просто уклонился от ответа. Ну я и не стала на него давить, ты же сам знаешь, какой он. Похоже, ему нравится томить всех вокруг неизвестностью, правда?

– Еще как нравится, черт бы его побрал!

В этих словах пылала такая неожиданная и концентрированная злоба, что я остановилась, не донеся сигарету до рта. Мне вдруг с потрясающей остротой вспомнилось, как мил был Кон со стариком сегодня днем. А что самое странное – и то и другое было равно искренним.

– Кон, – тихо произнесла я, – разве ты не понимаешь, он просто стар. Мне кажется, все оттого, что он очень переживает, чувствует, что уже не тот, что прежде. Он ведь всегда… то есть, насколько я понимаю, он всегда был человеком властным, а теперь у него только и власти что деньги да имущество. Вот почему он скрытничает и, наверное, даже не понимает, как это нечестно по отношению к молодежи… к тебе. Он просто думает – и вполне справедливо, – что это его собственность и он, если захочет, может ее хоть по ветру пустить. Но теперь он принял решение. Наверняка принял, а иначе зачем бы ему посылать за мистером Исааком?

Сигарета Кона тлела, забытая у него между пальцами. Он не шевелился, и у меня складывалось такое впечатление, будто до него доходит только самая суть того, что я говорю.

Он сказал с болью в голосе, как будто переосмысление ситуации требовало огромного физического усилия: