– Адам, как ты можешь утверждать наверняка! Если она…

– Говорю же, она не знала! Никогда даже не намекала, что знает! И уверяю тебя, если бы она нашла против меня такое оружие, то уж не преминула бы пустить его в ход.

– Но когда ей стало настолько хуже…

– Это было не скоро. Несколько лет после твоего отъезда она оставалась просто невротичкой. Только после пожара – после того, как я увез ее во Флоренцию, – только тогда ее можно было назвать по-настоящему душевнобольной. Тогда я и увез ее в Вену. И в то время она ни разу не упомянула о тебе.

– Но, Адам, ты не знаешь…

– Отлично знаю. Прекрати, Аннабель!

– Адам, мне никто не рассказывал… как умерла Кристал.

– Ты тут ни при чем, – хрипло ответил он. – Даю слово. Во-первых, после ее смерти в бумагах не обнаружилось твоего письма, а она, будь уверена, сохраняла все.

– Значит, она покончила с собой?

Адам замер, точно человек под непосильным весом, удерживающий его лишь мужеством отчаяния.

– Да.

Снова воцарилась тишина. Мы стояли так неподвижно, что на ветку орешника рядом со мной опустился королек, прощебетал сердитую и пронзительную трель, а потом снова сорвался и улетел. Ну вот, думала я без малейшей трагедии, конец главы, все нити связаны, объяснения даны. Больше говорить не о чем. Лучше распрощаться и идти домой завтракать, прежде чем трагедия растворится в смущении и двое возлюбленных, которым когда-то казалось, будто весь мир погиб вместе с ними, заведут беседу о погоде.

Та же мысль мгновенно пробежала и по лицу Адама, а вместе с ней и какая-то упрямая решимость. Он шагнул вперед, искалеченная рука сжалась.

– Ну ладно, – сказала я, – мне лучше вернуться, прежде чем Кон увидит, что я каталась на Роуэне.

– Аннабель…

– Адам, не заставляй меня говорить, что все кончено.

– Не заставляй меня говорить, что ничего подобного! Во имя всего святого, как ты думаешь, почему я вопреки всем доводам рассудка поверил тебе, проникся к тебе симпатией… о боже, больше чем просто симпатией, если только не знал в глубине сердца, кто ты есть на самом деле, несмотря на весь тот вздор, который ты тут нагородила?

– Наверное, потому, что я была на нее похожа.

– Ерунда. Жюли – твой живой портрет, тебя такой, какой ты была, какой я тебя знал, и все же из-за нее сердце мое не пропустило ни единого удара. И скажи мне еще, моя дорогая утраченная любовь, почему ты заплакала, увидев мои руки?

– Адам, нет, это нечестно!