Как записка могла попасть туда под носом у стражи? Или она была написана кем-то, кого он считает своим другом и кто в действительности им не является? Кем-то, чье присутствие возле его шатра не вызывало ни у кого подозрения? А может, ее оставил незнакомец, которому удалось пробраться в самое сердце его лагеря? Все были заняты подготовкой к его торжественному входу в Агру уже задолго до восхода солнца, а если принять во внимание, что все вокруг было окутано легкой белой утренней дымкой, то это, должно быть, было не так уж и трудно…
Когда Хуррам бросил записку в жаровню и стал наблюдать, как она исчезает в пламени, у него перед глазами возник образ Мехруниссы. Эта женщина вполне могла написать такое. Неужели она действительно смогла найти способ испортить ему настроение из своего уединения в Лахоре в день, который по праву считается самым великим днем в его жизни? Если это так, то она добилась своего. Кто бы ни написал эту записку, она потрясла Хуррама. Но он старался не думать о ней. Он даже ничего не сказал о ней Арджуманд, прощальный поцелуй которой утром в гареме физически возбудил его так же, как возбуждал все эти годы, прошедшие с момента их свадьбы. Ее поцелуи всегда действовали на него возбуждающе, и на какое-то мгновение этот прогнал прочь его мрачные мысли.
Но теперь, когда слон вновь вышел на солнце и двинулся в сторону трона, о котором Хуррам так долго мечтал, эти мысли вернулись. Почему? Потому что он виноват? Нет. Смерти Шахрияра и Хусрава были необходимостью, не так ли? Разве немного крови, пролитой в самом начале правления, не лучше, чем потоки крови, пролитые позже лишь из-за того, что ему не хватило мужества действовать? Разве преимущества, которые принесут ему эти смерти, не перевешивают грех, который он взял на душу, распорядившись о них? Да, многократно повторял себе падишах, этими своими приказами он убрал с дороги потенциальных претендентов на трон и защитил себя и свою семью.
«Хватит, – велел Хуррам самому себе. – Ты сделал то, что должен был сделать, а прошлое – это лишь прошлое, и ничего больше».
Гораздо важнее настоящее и будущее, безопасность которых он обеспечил своими действиями. Пытаясь взять себя в руки, Хуррам оглянулся на длиннющую процессию, следовавшую за ним. Слон под зеленой попоной, несущий четырех его сыновей, принцев крови, слон поменьше, на котором едет Арджуманд с двумя их дочерями в хаудахе, закрытом со всех сторон занавесями из серебряной ткани, в которую вплетены решетки из золотых нитей, дабы сидящие внутри могли наблюдать за происходящим, следовали прямо за ним. Следом, верхом на белоснежном жеребце, ехал отец Арджуманд, Асаф-хан. Рядом с ним, на гнедом коне, покрытом попоной, украшенной драгоценными камнями, изящно кивая толпе, гарцевал Махабат-хан, хан-и-ханан Хуррама, его верховный главнокомандующий. За ними ехали телохранители падишаха в сопровождении всадников, выстроенных в шеренги по четыре – многие из них были в алых тюрбанах раджпутов, – и, наконец, последними шли стрелки и лучники в одеждах зеленого цвета моголов, представляющие могучую армию, которая теперь подчинялась только Хурраму.