– Да, как видите, она занята, сударь, – послышался тот же голос, – и так как я попал сюда первый, то уж позвольте мне сохранить ее для себя.

– Разумеется, сударь, это будет только справедливо, –

ответил Роже, – но коль скоро вы здесь старожил, то камера, без сомнения, знакома вам лучше, нежели мне, а потому будьте добры сказать, нет ли здесь кресла, стула,

скамейки – словом, чего-нибудь, на что я мог бы присесть.

Я ранен в бедро и чувствую, что если еще немного постою на ногах, то упаду в обморок.

– Поищите, сударь, – снова раздался голос, – тут стоит какое-то кресло.

Роже вытянул перед собой руки, как человек, играющий в жмурки, и наконец нашарил кресло, о котором упомянул его невидимый собеседник.

Он опустился в кресло и погрузился в раздумье.

Ему казалось, что он уже где-то слышал этот голос, но он не мог бы сказать, где именно. Тщетно Роже пытался вспомнить, кому из его знакомых мог он принадлежать, ему ничего не приходило в голову. И тогда он решил оставить бесплодные попытки и прямо спросить у своего товарища по камере, кто он такой.

– Сударь, – сказал шевалье, – боюсь, что нам с вами суждено пробыть некоторое время вместе в одной камере, а потому, полагаю, нам следовало бы познакомиться, дабы знать, с кем каждый из нас имеет честь беседовать.

– Но вы-то сами, кто вы такой? – раздался голос в темноте.

– Я Роже Танкред д'Ангилем… по ошибке взятый под стражу, – ответил шевалье. – Вы совершенно правы, я должен был первый назвать себя. Но а кто же вы?

– Я, сударь? Я номер сто пятьдесят восьмой.

– Что значит «номер сто пятьдесят восьмой»?

– Этот номер заменяет мне имя и титул. Завтра вы тоже больше не будете именоваться «шевалье д'Ангилем», а станете номером сто пятьдесят девятым, сто шестидесятым, сто шестьдесят первым.

Роже вздрогнул при мысли, что, утратив свободу, он вдобавок утратит и свое имя, перестанет быть человеком и сделается всего лишь номером.

– Стало быть, вы здесь так давно, что уже успели позабыть свое настоящее имя?

– Нет, я его не забыл, но меня, пожалуй, накажут, если я его вспомню, – снова послышалось из темноты.

– Черт побери! До чего же вы осторожны, сударь! –

воскликнул шевалье.