Гулям-Гуссейн стоял в кружке и все еще беззаботно поигрывал носком сапога и помахивал плетью, но лицо его уже потеряло блеск оживления, и он отводил глаза от вскинутых на него в упор взглядов. Требовалось его мнение. И он произнес:

– Читал я эту бумагу. Сулейман-ханом она напечатана, да и писал-то ее кто-нибудь из наших.

Кто-то, прячась за спины, спросил измененным голосом:

– Ты скажи – правда ли в ней написана, векиль-баши?

И другой – опять не узнал его голоса Гулям-Гуссейн и не видел лица – добавил:

– А мальчишки, когда мы возвращались с проездки, в нас камни швыряли и свистали вслед. И кричали: «Стреляйте нас!» Не слыхал, Гулям-Гуссейн?

Мамед сказал:

– Много нас, казаков из Керманшаха, а лучше было бы не приезжать нам в родной город. Сказано: пусть тот, кто не боится расправы, лежит, развалясь на ложе, когда народ стоит кругом.

Гулям-Гуссейн стоял и не говорил ни слова. Все молчали. Тишину прервал неожиданный шум суматохи у ворот. Часовой тревожно закричал:

– Гулям-Гуссейн!

IX

Поручик Асад-Али-хан, дежурный по эскадрону, весь в ремнях, как лошадь в станке, стоял перед ротмистром Эддингтоном и докладывал:

– Гулям-Гуссейн – местный житель. Фатма-ханум – его единственная жена.

– Что с ней?

– Она скинула первенца нашего векиль-баши. Ее едва донесли до дому.

– Преступник найден?

– Зеленщик бежал…

Ротмистр с ненавистью посмотрел на прыщавое лицо, вертевшееся среди ремней.