30 октября он написал следующее заявление:
После происшедших у меня разговоров я выражаю согласие дать Вам вполне откровенные признания и сведения по вопросам, интересующим ОГПУ, относительно организации и состава великобританских разведок и, поскольку мне известно, также сведения относительно американской разведки, а также лиц в русской эмиграции, с которыми мне пришлось иметь дело.
Это заявление говорило о том, что Рейли уже не возлагал надежд на заступничество английского правительства. Теперь он хотел только выжить. Любой ценой! Даже раскрытием всех тайн своих покровителей. «Высокие»
идеи, «философские» обоснования провокаций, диверсий и терроризма – все было отброшено. Сохранить жизнь! Ради этого Рейли шёл на все.
Можно вообразить, что переживал этот человек в бессонные ночи. Совсем недавно в ночном парижском кабаре провожали Савинкова: Рейли, его жена и Савинков пили за благополучное возвращение из России, смотрели на девиц, задирающих ноги в бешеном канкане, вокруг шумел ночной Монмартр… Нет Савинкова… Но Савинков все-таки не Рейли, такого не может случиться с «западным Лоуренсом»! И такое случилось. Может быть, он в тех же стенах, где был заключён его приятель и сподвижник…
Рейли жаловался на бессонницу. С ним хорошо обращались. К нему вызвали врача, он прописал веронал.
Как-то, беседуя с Пилляром, Рейли сказал, что, если бы удался переворот в 1918 году или позднее, вряд ли с арестованными красными обращались бы так гуманно, как с ним, Рейли.
Приговор Революционного трибунала был приведён в исполнение 5 ноября 1925 года.
62
После ареста Рейли «Трест» переживал трудное время.
Мария Захарченко рвалась в Москву, надеясь, что
Рейли ранен, что он в больнице, надо любой ценой спасти его, иначе «Трест» будет скомпрометирован.
Она писала Якушеву:
«Мучительная, щемящая тоска и полная неизвестность… У меня в сознании образовался какой-то провал…