Пишу, можно сказать, по мере сил и преклонных лет своих… Дело идет.

– Хорошо, – произнес Игельстром. – Но вот я прочел первую часть ваших «воспоминаний», как вам угодно было их назвать, и могу как читатель выразить некоторые, так сказать, претензии…

– Весьма благодарствую, – ответил Окладский. – Но сами знаете, я из рабочих, лицеев не кончал, так что в смысле стиля и прочего…

– Ну, во-первых, дело не в стиле, а совсем в другом.

Во-вторых, я на вашем месте так не подчеркивал бы свое пролетарское происхождение. Вот вы сами пишете: «Отец мой крестьянин деревни Оклад, Новоржевского уезда, приписался к мещанскому обществу города, вследствие чего и получил фамилию Окладский, затем занялся мелочной торговлей». Это так?

– Так точно. Я писал.

– Вы пишете далее, что родились в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году. Значит, отец тогда уже был торговцем.

– Был. Не скрываю.

– Похвально, что не скрываете. Но прискорбно, что вы скрываете другие, гораздо более важные обстоятельства…

– Возможно, что и запамятовал по причине, преклонных лет своих, гражданин следователь. Память у меня совсем отшибло…

– Разве? В своих «воспоминаниях» вы называете сотни фамилий, дат, адресов. Вы напрасно жалуетесь на память.

Она изменяет вам лишь в тех случаях, когда вам не хочется или, может быть, неприятно вспоминать. Не так ли?

– Я только первое время не признавался и говорил, что я не Окладский и им никогда не был. Но как только мне предъявили мои фотографии и моей рукой писанные рапорта в охранку, я сразу сказал; «Хватит! Больше обманывать не буду…» Так?

– Да, сказали вы так. Но поступаете не совсем так, –

улыбнулся Игельстром. – Разумеется, как обвиняемый, вы можете писать все, что хотите, и это ваше право. Но я, как следователь, ведущий ваше дело, буду вас изобличать в тех случаях когда вы будете пытаться скрыть истину, и это не только мое право, но и моя обязанность. Вам это ясно, Окладский?

– Чего ж яснее!. – хмуро произнес Окладский.

– Так, например, вы пишете, что Столыпин в своем рапорте царю, в котором он хлопотал о даровании вам звания потомственного почетного гражданина за ваши «исключительные заслуги в деле политического сыска», будто бы преувеличил эти заслуги…

– Да, сильно приукрасил его высокопревосходительство…

– Не можете объяснить, из каких побуждений Столыпин вас так, как вы говорите, приукрасил? Может быть, он вас очень любил?

– Да его я почти не знал… Так, видел раза два, может быть, три…