Бертрам очутился теперь на маленьком дворике, о котором уже упоминалось. Несколько арестантов бродили там взад и вперед; они как будто почувствовали себя бодрее оттого, что на мгновение увидели через раскрывшиеся ворота противоположную сторону грязной улицы. И в этом нет ничего удивительного, если только представить себе, что все остальное время взгляд их был ограничен желез-

262 Оборванцев (франц.).

ными решетками, высокими и мрачными стенами тюремного двора, кусочком неба над головой и булыжником под ногами. Это однообразие, которое, по словам поэта, «лежало камнем на глазах усталых», рождает в одних тупую и безысходную мизантропию, в других – уныние, и столь глубокое, что оно заставляет человека, заживо замурованного в этой могиле, мечтать о другой, более спокойной и уединенной.

Когда они вошли во двор, Мак-Гаффог дал Бертраму постоять с минуту и посмотреть на своих товарищей по несчастью. Как только он огляделся вокруг, перед ним предстали лица, на которых лежала печать преступления, подавленности и низменных страстей: растратчики, мошенники, воры, несостоятельные должники, и его поразил «и взгляд бессмысленный и смех безумный» – людей, чья низкая корысть обрекла их на пребывание в этом мрачном месте, – он почувствовал, что сердце его замирает: так омерзительна была для него мысль о том, что ему придется соприкоснуться с этими людьми даже на мгновение.

– Надеюсь, – сказал он, обращаясь к Мак-Гаффогу, –

что вы поместите меня в отдельную комнату.

– А чего это ради я буду стараться?

– Да, но ведь я пробуду здесь всего день или, может быть, самое большее два, и мне было бы крайне неприятно находиться вместе со всеми этими людьми.

– А мне-то какое до этого дело?

– Ну, тогда я объясню так, чтобы вы поняли, – сказал

Бертрам. – Я сумею как следует отблагодарить вас за эту услугу.

– Да, капитан, но когда и как? Вот в чем вопрос, нет, даже два вопроса, – ответил тюремщик.

– Когда меня освободят и я получу деньги из Англии, –

сказал Бертрам.

Мак-Гаффог недоверчиво покачал головой.

– Послушайте, неужели вы думаете, что я и на самом деле преступник? – продолжал Бертрам.

– Этого я не знаю, – ответил Мак-Гаффог, – но если даже ваша правда, то соображения у вас никакого нет, это уж видать.

– А почему вы думаете, что у меня нет соображения?

– А вот почему: самый набитый дурак, и тот не отдал бы им кошелек с деньгами, что вы в «Гордоновом щите» оставили, – сказал тюремщик. – Уж я бы на вашем месте его с мясом у них вырвал! Какое они право имели деньги у вас отнимать, в тюрьму сажать и ни пенса вам не дать, чтобы за свое содержание заплатить? Если им улики нужны были, могли вещи себе оставить. Но какого же лешего вы у них своих гиней не спросили? Я-то вам и мигал и головой кивал, а вы, залягай вас лягушки, ни разу даже в мою сторону не взглянули!