Она смело смотрела на него, обдумывая, как поступить. Но соблазн покончить с этим без дальнейших треволнений одержал над ней верх. Она едва заметно кивнула в знак согласия и выскользнула с веранды.

– Живей бренди! – крикнул старик Нельсон, когда она скрылась в коридоре.

Химскирк облегчил свои чувства внезапным взрывом проклятий вслед девушке на голландском и английском языках. Он бесновался в полное свое удовольствие, бегая по веранде и отбрасывая стулья со своего пути; а Нельсон

(или Нильсен), искренно сочувствуя ему при виде этих мучительных страданий, суетился, как старая курица, вокруг своего дорогого (и грозного) лейтенанта.

– Боже мой! Боже мой! Так плохо? Мне-то это хорошо известно. Я, бывало, пугал свою бедную жену. И часто это с вами случается, лейтенант?

Наткнувшийся на него Химскирк с коротким полубезумным смехом отпихнул его плечом. Хозяин пошатнулся, но принял это добродушно: человек вне себя от мучительной зубной боли, конечно, он не вполне вменяем.

– Пойдемте в мою комнату, лейтенант, – настойчиво просил он. – Прилягте на мою кровать. Мы в одну минуту найдем для вас какое-нибудь успокоительное лекарство.

Он схватил под руку бедного страдальца и нежно подтащил его к самой кровати, на которую Химскирк в приступе ярости бросился с такой силой, что отскочил от матраца на целый фут.

– Бог ты мой! – воскликнул перепуганный Нельсон и тотчас побежал поторопить с бренди и опием, очень рассерженный тем, что для облегчения страданий драгоценного гостя было проявлено так мало рвения. В конце концов он сам достал эти снадобья.

Полчаса спустя, проходя по коридору, он с удивлением услышал слабые прерывающиеся звуки загадочного происхождения, – нечто среднее между смехом и рыданиями.

Он нахмурился; затем направился к комнате своей дочери и постучал в дверь.

Фрейя приоткрыла дверь. Её чудные белокурые волосы обрамляли бледное лицо и волнами спускались вниз по темно-синему халату.

В комнате был полумрак. Антония, съежившись в углу, раскачивалась взад и вперед, испуская слабые стоны.

Старик Нельсон плохо разбирался в различных видах женского смеха, но всё же он был уверен, что тут смеялись.

– Какая бесчувственность, какая бесчувственность! –

сказал он с большим неудовольствием. – Ну что смешного в человеке, который мучится от боли? Я думал, что женщина… молодая девушка…

– Он был такой смешной, – прошептала Фрейя. Глаза у неё странно блестели в полумраке коридора. – А потом, ты знаешь, он мне не нравится, – нерешительно прибавила она.

– Смешной? – повторил старик Нельсон, изумленный этим проявлением бесчувственности у столь молодой особы. – Он тебе не нравится? И ты хочешь сказать – потому только, что он тебе не нравится… Да ведь это попросту жестоко! Разве ты не знаешь, что это – самая ужасная боль, какая только есть на свете? Например, известно, что собаки от неё бесились…