– Уж он-то действительно совсем взбесился, – с трудом выговорила Фрейя, как будто боролась с каким-то скрытым чувством.

Но отец её уже оседлал своего конька.

– И ты знаешь, каков он. Он всё подмечает. Он такой парень, что может обидеться из-за любого пустяка… настоящий голландец… а я хочу поддерживать с ним дружеские отношения. Дело обстоит так, моя девочка: если этот наш раджа выкинет какую-нибудь нелепую штуку, – а ты знаешь, какой он упрямый, беспокойный парень, – и властям придет в голову, что я на него плохо влияю, у тебя не будет крыши над головой…

Она не очень уверенным тоном воскликнула:

– Какой вздор, отец! – и обнаружила, что он рассержен

– рассержен до такой степени, что… прибег к иронии; да, старик Нельсон (или Нильсен) и ирония! Правда, только намёк на неё…

– О, конечно, если у тебя имеются собственные средства… дом, плантация, о которой я ничего не знаю… – но он не мог выдержать в этом тоне. – Говорю тебе, они меня выпроводят отсюда, – внушительно прошептал он, – и, конечно, без всякой компенсации. Я знаю этих голландцев.

А лейтенант как раз такой парень, чтобы поднять бучу. У

него есть доступ к влиятельным лицам. И я не хочу его оскорблять… никоим образом… ни под каким видом…

Что ты сказала?

Это было только нечленораздельное восклицание. Если когда-нибудь она и склонялась к тому, чтобы рассказать ему обо всем, то сейчас совершенно отказалась от этого намерения. Это было невозможно – из уважения к его достоинству и ради спокойствия его слабого духа.

– Он и мне не очень нравится, – со вздохом признался вполголоса старик Нельсон. – Сейчас ему легче, – продолжал он, помолчав. – Я ему уступил на ночь свою кровать. Я буду спать на моей веранде, в гамаке. Да, не могу сказать, чтобы он мне нравился, но смеяться над человеком, потому что он с ума сходит от боли, – это уже слишком. Ты меня удивила, Фрейя. У него щека покраснела.

Её плечи конвульсивно тряслись под его руками. Он поцеловал её на ночь, коснувшись её лба своими растрепанными жесткими усами. Она закрыла дверь и, только отойдя на середину комнаты, дала волю усталому смеху.

Но это был невесёлый смех.

– Покраснела! Немножко покраснела! – повторяла она про себя. – Надеюсь, что так. Немножко.

Её ресницы были мокры. Антония, в своем углу, стонала и хихикала, и невозможно было сказать, когда она стонет и когда смеётся.

Госпожа и служанка – обе были настроены несколько истерично: Фрейя, влетев в свою комнату, застала там

Антонию и рассказала ей всё.

– Я отомстила за тебя, моя девочка! – воскликнула она.

А потом они, смеясь, поплакали и, плача, посмеялись, прерывая себя увещеваниями: «Шш… не так громко! Тише!» – с одной стороны, и восклицаниями: «Я так боюсь…