Только подъехав совсем близко, друзья различили на опушке леса хорошо замаскированные в зелени самолеты.
В лесу разбросаны землянки, палатки и просто шалаши из ветвей. Здесь оживленно и шумно.
Но полковник снова вывел машину из леса и покатил под гору, к раскинувшейся в низине деревушке.
– Куда же мы? – поинтересовался Зарубин.
– На мою базу, – усмехнулся Гурамишвили. Въехали в маленькую, в одну улочку, деревушку и завернули в первый же двор.
– Вот и все. Прошу высаживаться. – И полковник заглушил мотор.
Вылезли из машины и принялись сбивать пыль с одежды. Полковник прошел в дом и через минуту вернулся.
– Вон колодец, – показал он, – раздевайтесь, мойтесь и садитесь за стол. Меня не ждите. Я схожу к командиру полка и узнаю, какие виды на ночь. Возможно, спать не удастся.
Не спать, так не спать. Зарубин и Костров к этому готовы: чем скорее лететь, тем лучше.
Раздевшись до пояса, они поливали друг друга прямо из ведра. Холодная колодезная вода сразу сняла усталость.
В маленькой избе с небольшими сенцами хозяйничал усатый пожилой солдат. На столе урчал самовар, стояло молоко в кринке, лежал на тарелке творог, мед в сотах.
– Прошу угощаться, товарищи, – приглашал солдат. –
Приказано кормить вас. – Он разлил по большим эмалированным кружкам молоко и добавил в него немного чаю. –
С дорожки перво-наперво чайком надо побаловаться.
Когда гости поели и задымили папиросами, возвратился полковник.
– Во-первых, освобождены Брянск и Бежица, а во-вторых… – Он налил себе большую кружку молока, выпил ее залпом и съел несколько ложек творогу. – А
во-вторых, прошу на аэродром.
Деревенька уже давно спит, а на аэродроме кипит ночная жизнь. Один за другим в небо поднимаются самолеты. Воздух наполнен ревом моторов. В партизанскую зону идет четырехместный самолет. Сигналы получены еще вчера. С минуты на минуту здесь ожидают радиограммы: нет ли каких изменений в общей обстановке?
– Вот это письмецо передай Бойко. – Гурамишвили протянул Зарубину маленький тугой конверт, перевязанный крест-накрест суровой ниткой. – Это сынишка его пишет.
– Как он у вас? – поинтересовался Костров.