Мюллер был опытный психолог и понял, с кем имеет дело. Капитан Русанов понравился ему. Не лебезит, не трясется от страха. Явился побритым, с чистым подворотничком, в сапогах, начищенных до блеска.

— Кто дал вам бритву? — спросил Мюллер.

— Никто. Я брился кусочком стекла.

— Предлагаю вам служить у нас, господин капитан, в «РОА» генерала Власова. Вы можете далеко пойти. Со своей стороны я обещаю, что ваше имя не будет опозорено и проклято. Для генерала Строкача вы погибнете, а для нас будете жить и работать. Мы все можем.

— Я не выдам вам тайн и секретов, не изменю Родине! — твердым голосом произнес Русанов.

— Что ж, — развел руками Мюллер. — Поступайте, как хотите. Воля ваша. Но я предлагаю вам надежный выход из положения, в которое вы попали. У вас еще будет время подумать в Берлине. Здесь оставаться нет смысла. — Он кивнул Сахарову, и тот, вынув из полевой сумки газету, протянул ее Русанову.

— Читай!

Александр побледнел. На ширину всей страницы огромными буквами было напечатано: «Капитан Русанов рассказывает…» — а под заголовком большая статья. В его глазах зарябило от знакомых фамилий: Строкач, Ковпак, Грабчак…

— Какая подлость! — процедил сквозь зубы Александр.

— Эта газета может не попасть ни в формирования «РОА», ни в концлагеря, ни по ту сторону восточного фронта, если вы дадите позитивный ответ, капитан, — сказал Мюллер.

— Вашему вранью никто не поверит! Там знают мою преданность!

— Не будьте ребенком, капитан! — Мюллер вскочил с кресла и самодовольно погладил большой перстень на среднем пальце левой руки. — Поверят!.. Я вам раскрою тайну. Маршала Тухачевского лучше знали, чем вас. А где он теперь? Это мы помогли вам отправить его на тот свет. Вот так, капитан. А вы говорите «не поверят».

— Это наша боль, господин Мюллер! Я все равно не перейду на сторону власовцев!

— Ваш штаб, ваш НКВД никогда не простят вам того, что вы оказались в плену. И эту статью тоже не простят.

— Это мое горе, моя беда. Пусть и не простят, но предателем я не стану!

«Мое горе, моя беда…» — мысленно повторил Александр.

Ему вдруг вспомнилась последняя встреча с семьей родной сестры Серафимы Гатиловой. Тогда у него на коленях сидела белокурая четырехлетняя племянница Виолета. Девочка была похожа на его дочурку Людочку, а значит, и на него, и он ласкал ее, как свою родную, весело что-то рассказывал.

На столе — вареная картошка, миска соленых огурцов, раскрытые банки консервов, привезенные им.

— Саша, — улыбнулась сестра. — А помнишь, как я нечаянно высыпала из баночки деревянные гвоздики? Отец спросил: «Это ты, Сима, нашкодила?» Я испугалась. Ну, думаю, сейчас будет мне трепка. А ты вдруг становишься между мной и отцом и говоришь: «Это я опрокинул банку!»