— Тогда я их уничтожу. Уни-чтожу.

Уничтожать ей жаль. В другое время майор посочувствовал бы. В самом деле, жаль убивать химикалиями отличные плоды.

Майор собирался, не говоря ни слова, показать Бринкеру его билет. И затем спросить… Но что-то мешает. Элемент внезапности утрачен. Это неприятное ощущение, оно снижает уверенность, заставляет менять тактику.

Бринкер держит апельсины. Свои три недоеденных апельсина, не допущенных к нам из-за средиземноморской мухи и прочего гнуса. Мог бы сделать шаг, бросить апельсины на постель… Внешне невозмутим, но все же, возможно, второй визит пограничника его встревожил.

— Мы нашли листовки, господин Бринкер, — начинает майор, — у того молодого немца. Знаете где? Под чехлом чемодана.

Новость радует бельгийца. Однако умеренно радует. Бурного ликования незаметно. Впрочем, ему, может быть, и несвойственны бурные проявления чувств.

— Не только у Хайни, — продолжает майор. — У других тоже… Дело серьезное, господин Бринкер.

— Да, да. Совершенно верно.

Он все в той же позе, с апельсинами, как перед Анной Васильевной. Выставил их вперед. При встряске вагона тычет апельсинами в Калистратова.

— Кстати, какого вы мнения о Клотильде Пренцлау?

Секундная заминка.

— О, она большой милитант… Значится, большой активист.

— Вы давно знакомы?

— Да, мы были в университете, в Бонне. Мы делали акции. Протест, акции для протеста. Например, против супермаркета. Это магазин, колоссальный магазин.

Калистратов вспомнил эмблему на майке у одной пассажирки, — синей краской. Громадный кулак молотит но универмагу. Небоскреб раскололся, из недр его сыплются на мостовую товары.

— Я, можно сказать, крестный отец… Я приобщил Клотильду к движению. Это метаморфоза, знаете. У нее католическое происхождение… Она училась в школе, которая собственность монастыря.

— Все это очень интересно, — говорит майор и нащупывает в кармане билет. — Да вы ешьте ваши апельсины! Ешьте, не стесняйтесь, ведь скоро остановка.

За окном у самой насыпи блеснул, размотался желтой лентой песчаный карьер, промелькнула цепочка груженых платформ. Ладно, еще пять минут…

Они беседуют о том, о сем. Бринкер, склонив голову набок, вбирает вопросы офицера, словно пытается проникнуть в их сокровенный смысл. И отвечает все более путанно, — от усталости или от волнения. Он учится, осенью сдаст последние экзамены, намерен быть адвокатом. По стопам отца идет? Нет, отец ремесленник. У него небольшое дело, мастерская, разные вещи из меди — канделябры, подсвечники, посуда…

А разрешается ли путешествовать в учебное время? Не беда, наверстает. Он продлил себе ненадолго пасхальные каникулы. Хотелось попасть в Хельсинки на слет. И посмотреть заодно город. Ни разу не был… Полетел без всякого мандата, сам по себе. Нет, он теперь не связан с левыми организациями, раздумывает.