Папа заговорил. Он рассказал всё, что хотели знать франки. И даже больше. Это «больше» было бы полезно знать эмиру... Саладину... Венецианцам, императору Константинополя и даже Старцу... Вельшка, казалось, была довольна. Однако, как вдруг выяснилось, не до конца. Она прямо спросила Египтянина:

– Ты сломал его совсем?

– Да. Теперь его можно и убить. Это было бы милосердно...

– Я не настолько христианка, Копт, и милосердие у меня не особо в чести. Я – язычница, которых он и его предшественники, да и те, кто придут позже, будут жечь на кострах. И ты прав – смерть для него слишком милосердное решение. Я не хочу, чтобы он умирал! Он должен еще просуществовать и чувствовать боль... за всех... К тому же Сейд ведь не хочет ничьей смерти сегодня?

Она посмотрела на бывшего гашишшина. Тот простоял всё время, пока Египтянин работал, не издав ни звука. Он испытывал ужас и восторг от того, свидетелем чего ему довелось стать. И думал о том, что есть вещи страшнее смерти. Поэтому он никак не ответил Вельшке. Ни словом, ни жестом, ни взглядом... Впрочем, бывшей прачке и не нужен был его ответ на ЭТОТ вопрос. А вот на другой...

– Он ведь не знает, что твой брат жив? – Этот вопрос она задала на арабском. Родной язык словно пробудил Сейда – он отрицательно покачал головой. Рыжая удовлетворенно кивнула и продолжила:

– Тогда скажи ему на латинском, как ты умеешь, чисто, как в ихней Книге написано... скажи ему, что сейчас он увидит того, кого убил... Скажи!

Голос бывшей прачки, вельшской ведьмы в один только Бог знает каком поколении, прозвучал так, что Сейд повиновался. Старик, казалось, даже не понял сказанного – слезы продолжали течь из его глаз, хотя кровотечение Египтянин уже остановил. Старый понтифик оплакивал мальчика-горца. Впервые в своей жизни, полной интриг, побед, славных и не очень, он вдруг осознал, что потерял себя самого. Но когда вельшка ввела в комнату Иберийца и поставила перед привязанным к креслу стариком, глаза того вдруг широко распахнулись. Поток слез прекратился. Рот открылся, словно Папа кричал... Он кричал беззвучно, но лик его был страшен от той боли и ужаса, что проявились на нем. И тогда вельшка подошла к нему и начала что-то шептать на ухо. Она шептала на языке, который помнили лишь немногие друиды, прятавшиеся по лесам Вельша, Галлии да еще в горах кельтов и на Изумрудном Острове...

Сияй, мой безумный бриллиант! Мой алмаз прозрачно-светлый, сияй алым якутом-рубином, кровью всех тех, кого ты убил! Сияй, ибо в тебе обретается злой гений, навсегда заключенный в сосуд беспомощности, мертвый дух того, кем ты был и кем уже никогда не станешь... Сияй долгие годы, до конца дней своих... Сияй, чтобы свет твой терялся в грязи, которая отныне – твоя обитель! Ameno.