Дурацкие вопросы задаешь, боцман.
Больше некому. Что́ тут слова говорить.
Сработанная, злая команда, лучшая шлюпка бригады.
Вокруг, освещенный несмелым рассветом, желтыми пятнами фонарей, толпился, удерживаясь за ванты, народ. Вода стекала по лицам, и бессмысленно было ее отирать.
— …Не годится, — отрезал боцман. — Карла с Разиным надо оставить. На подаче буксира будут. Кто?
— А я? — с обидой сказал Женька. — Вовсе за человека не считаете?
Не было Женьки все лето, не греб он с ними, и в самом деле, забыли двужильного загребного.
— Загребным сядешь.
— Есть…
— Доронин средним.
— Есть, — серьезно сказал Иван.
— Семенов, как был, баковым.
— Конечно, — сказал рассеянно Сеня.
На левом борту загребным и средним садились Шурка и Кроха. Кто баковым?
Валька снял шапку, взъерошив немытые волосы. Внутри что-то дергалось — от предощущенья обиды. Старшины, ушедшие почти с корабля, которых вычеркнули даже из учений, решали серьезное дело, и его в это дело не брали. Брали Сеню, они его выверили давним, пропавшим за осенью летом. Сейчас они сядут, ворча и стуча сапогами, усядутся в шлюпку — и сгинут за первым же гребнем.
А он? Будет ждать на борту? Будет ждать…
И он умоляюще смотрел на Шуру, стараясь поймать его взгляд. Ну? Ну, Шура!..
Шура учил его заправлять рундук. Учил станции, учил работать на ней, штормовал вместе с ним в душном, наглухо задраенном закутке поста — а теперь смотрел отчужденно и неузнающе.