Существовало несколько причин, почему на осознание исключительной природы “золотой эпохи” понадобилось так много времени. В США, после Второй мировой войны доминировавших в мировой экономике, революционность “золотой эпохи” не была особенно заметна. Здесь просто продолжился экономический подъем военных лет, ставших, о чем мы уже говорили, на редкость благоприятными для этой страны. Ей не было нанесено никакого ущерба, ее валовой национальный продукт увеличился на две трети (Van der Wee, 1987, p. 30), так что к концу войны объем производства в США составлял почти две трети мирового промышленного производства. Именно благодаря росту и развитию американской экономики ее подъем в “золотые годы” был не так заметен, как в других странах, начинавших с гораздо более скромных показателей. В период между 1950 и 1973 годами экономика США развивалась гораздо медленнее, чем экономика любой другой промышленно развитой страны, и что более важно, ее рост не превышал значений самых динамичных лет предыдущего периода ее развития. Во всех других промышленно развитых странах, включая даже медлительную Великобританию, “золотая эпоха” побила все предыдущие рекорды (Maddison, 1987, р. 650). Фактически в экономическом и технологическом отношении для США это был скорее откат назад, чем движение вперед. Разрыв в производительности труда между ними и другими странами сокращался, и если в 1950 году США имели валовой внутренний продукт на душу населения вдвое больший, чем Франция и Германия, в пять раз больший, чем Япония, и более чем в два раза превышавший показатели Великобритании, теперь другие государства стали быстро догонять их, что продолжалось в 1970‐е и 1980‐е годы.

Для европейских стран и Японии главной задачей стало восстановление после войны, и в первые годы после ее окончания они измеряли свой успех лишь тем, насколько смогли приблизиться к своей цели, сравнивая результаты с прошлым, а не устремляясь в будущее. В некоммунистических государствах восстановление, кроме того, означало избавление от страха социальной революции и прихода коммунистов, имевших за плечами опыт Сопротивления. И хотя большинство стран (за исключением Германии и Японии) к 1950 году возвратились к своему довоенному уровню, эйфории мешало начало “холодной войны” и наличие влиятельных коммунистических партий во Франции и Италии. Во всяком случае, потребовалось определенное время, чтобы повышение материального благосостояния стало ощутимым. В Великобритании это произошло только в середине 1950‐х годов. До этого ни один политик не мог выиграть выборы под теми лозунгами, которые принесли победу Гарольду Макмиллану. Даже в столь процветающем регионе, как итальянская Эмилия-Романья, преимущества “общества изобилия” приобрели всеобщий характер только в начале 1960‐х годов (Francia, Muzzioli, 1984, p. 327–329). Кроме того, основное благо “общества изобилия”, а именно всеобщая занятость, стало повсеместным лишь в 1960‐е годы, когда средний уровень безработицы в Западной Европе снизился до 1,5 %. В 1950‐е годы в Италии безработица все еще составляла почти 8 %. Одним словом, только в 1960‐е годы Европа стала воспринимать достигнутое процветание как нечто само собой разумеющееся. К тому времени авторитетные специалисты начали предполагать, что экономика теперь постоянно будет наращивать темпы. “Нет никаких причин сомневаться в том, что основные тенденции роста, обнаружившиеся в 1960‐е годы, сохранятся также в начале и середине 1970‐х годов, – говорилось в отчете ООН за 1972 год, – не предвидится никаких факторов и влияний, которые смогли бы кардинально изменить внешние условия развития европейской экономики”. Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) – клуб передовых капиталистических стран – в начале 1960‐х годов сделала прогноз будущего экономического роста. К началу 1970‐х годов ожидалось, что в среднесрочной перспективе он превысит 5 % (Glyn, Hughes, Lipietz, Singh, 1990, p. 39). Однако этим предсказаниям не суждено было сбыться.