Большинство реформаторов в социалистическом мире мечтали превратить свои страны в некое подобие западных социально ориентированных демократий. Их идеалом выступал скорее Стокгольм, нежели Лос-Анджелес. Поэтому у Хайека или Фридмана вряд ли было много тайных почитателей в Москве или Будапеште. Неудача же заключалась в том, что экономический кризис в социалистических государствах совпал с кризисом “золотой эпохи” капитализма, ставшим одновременно и кризисом социальной демократии. Реформаторам не повезло еще и в том, что внезапный коллапс коммунизма сделал программы постепенного перехода к рыночной экономике нежелательными и непрактичными. А это, в свою очередь, совпало с триумфом (хотя и недолгим) жесткого радикализма свободного рынка в западных капиталистических странах. В силу указанных причин именно идеология ничем не ограничиваемой рыночной стихии вдохновляла на реформы теоретиков посткоммунистических стран, хотя на практике она оказалась столь же неосуществимой здесь, как и во всех других местах.

Несмотря на то, что во многих отношениях кризисы на Западе и Востоке развивались параллельно и являлись составляющими общемирового экономического и политического кризиса, между ними имелись два существенных отличия. Для коммунистической системы, во всяком случае для стран советской сферы влияния, экономически отсталых и закосневших, он стал вопросом жизни и смерти. Пережить этот кризис им так и не удалось. Но в развитых капиталистических странах никогда не стоял вопрос о выживании экономической системы, как и о жизнеспособности политической, как бы они ни трещали по швам. Этим объясняются (хотя и не доказываются) неправдоподобные прогнозы одного американского аналитика, согласно которым после падения коммунизма человечество ожидает либерально-демократическое будущее. Развитые страны столкнулись только с одной реальной проблемой: их территориальная целостность в будущем больше не была гарантирована. Впрочем, к началу 1990‐х ни одно из западных национальных государств не распалось, несмотря на подъем сепаратистских движений.

В “эпоху катастроф” казалось, что крах капитализма близок. Великую депрессию окрестили, согласно названию одной известной книги, “последним из кризисов” (Hutt, 1935). Но к концу века в его неминуемый коллапс уже мало кто верил; хотя даже в 1976 году известный французский историк и торговец предметами искусства предсказывал скорый закат западной цивилизации на том основании, что жизненная сила американской экономики, этого авангарда западного мира, исчерпана (Gimpel, 1992). Этому автору казалось, что депрессия конца 1970‐х “перейдет и в следующее тысячелетие”. Справедливости ради стоит добавить, что до середины или даже до конца 1980‐х мало кто строил апокалиптические прогнозы и в отношении СССР.