И мы направились к укреплениям по этому холму смерти.
И вот они двинулись. Птицы кричали, Волк завывал, стонали ивовые доски, Щит отзывался на древка удар. Бодрей, мои воины! Щиты подымайте, будьте храбрыми в битве, С боем идите вперед!– Я никогда не призывал их быть храбрыми в битве, – возмутился я. – Нет смысла говорить подобные вещи. Одним криком храбреца из человека не сделаешь.
– Это ведь… – снова залепетал поэт.
– …Стихи, помню, – сказал я и улыбнулся. Мне нравился отец Селвин. – Храбрость – это преодоление страха. И я не знаю, откуда она берется. Сознание долга помогает немного, опыт, разумеется, ну и стремление не подвести товарищей играет большую роль. Но истинная храбрость сродни безумию.
– Безумию, господин?
– Это как если бы ты видел себя со стороны и сам не верил в то, что делаешь. Знаешь, что можешь умереть, но все равно продолжаешь делать. Безумие боя. Это свойственно ульфхеднар, они вызывают это безумие при помощи белены, эля или мухоморов. Но в той или иной мере оно доступно всем нам. Не будь его, мы просто поддались бы страху.
Поп задумался.
– Ты хочешь сказать… – начал он и замялся, не будучи уверен, что ему следует облекать в слова свою мысль. – Господин, ты хочешь сказать, что боялся?
– Я не просто боялся, – признался я. – Был напуган до смерти! Мы вели не ту битву и не в том месте. Скёлль хорошо все рассчитал: дал нам подойти, не чинил на нашем пути помех. Он собирался заманить нас под эти стены и перебить в своих рвах, и мы, как дураки, сделали именно то, что ему и хотелось. Я был уверен, что мы потерпим поражение.
– Ты был уверен…
– Но нам все равно предстояло сражаться, – прервал я его. – Мы не могли отступить, иначе бы нас перебили. Нужно было хотя бы попытаться победить. Такова судьба. Но да, я знал, что мы проиграем. Мы совершили ошибку и обрекли себя. Из такой ловушки есть только один способ выбраться: нужно с боем проложить себе путь.
* * *
Войско шло вперед, и я, как честно признался отцу Селвину, чувствовал себя обреченным. Мы спускались к боковой стене форта, и это означало, что как только минуем то место, где рвы и валы огибали башню, то пойдем вдоль гребня, а не поперек него и идти будет легче. Двигались мы споро, и я, помнится, удивился, что против ожидания все получилось так легко. Справа летели копья, но они лишь громыхали по нашим щитам, а как только мы повернули, то пересекли два рва и приблизились к стене. Тут о легкости пришлось забыть.
– Секиры! – вскричал я.
Самых крупных и сильных из моих дружинников я вооружил секирами с широкими лезвиями и на длинных рукоятках. Топорище было длиной с копье, что делало оружие неудобным, но мои люди научились с ним управляться. Первая моя шеренга стояла вместе со мной под стеной; норманны молотили по нашим поднятым щитам секирами и копьями. Крепостная стена была немногим выше человеческого роста, и это означало, что защитники располагались близко и били сильно. Мой щит трещал под ударами секир по доскам. Норманны видели, как мы приближаемся, заметили золото у меня на шее, блеск браслетов на руках и серебряный шлем. Понимая, что я богат и знатен, они хотели добыть славу, убив меня. Опустить щит, чтобы воспользоваться длинным клинком Вздоха Змея, означало подставиться под удары защитников, а наш долг как первой шеренги – стоять в липкой грязи рва и сковывать обороняющихся, изображая из себя удобную мишень.