В одном из кафе, где я так и не смогла купить кофе, работал телевизор. Мрачные люди в костюмах сопровождали передвижение гроба по улице Дамаска, вдоль которой выстроились люди в черном. Любопытно, что сейчас во многих странах (за исключением некоторых частей Азии, где люди носят белое) черный и только черный цвет является цветом траура, но еще в 1950-х годах на похоронах в Британии был так же уместен фиолетовый. Как недавно вспомнил обозреватель британской газеты[244], когда в 1952 году умер король Георг VI, в витринах галантерейных магазинов Вест-Энда были торжественно выставлены черные и лиловые панталоны; при этом примерно до этого же времени во второй период траура британские придворные циркуляры включали лиловый цвет в правила, касающиеся одежды[245].

Кажется, черный и белый представляют собой абсолюты – в зависимости от вашей веры это либо полное поглощение света, когда вы покидаете мир, либо полное отражение света, когда вы возвращаетесь в состояние сияния. А фиолетовый – это последний цвет в радужном спектре, символизирующий как конец известного, так и начало неизвестного; возможно, поэтому он также считается вполне подходящим для траура. В XVII веке святой Исидор Севильский, который, кстати, теперь является покровителем интернета благодаря гениальной способности собирать факты, предположил в своей «Этимологии», что слово purpura произошло от латинского puritate lucis, что означает «чистота света». Вероятно, это неверное толкование, но оно играло полезную роль для пурпура вплоть до эпохи Возрождения и, возможно, оказалось важнейшим фактором для сохранения этого цвета, поскольку связывало его с духом[246]. Конечно, к тому времени, когда люди стали использовать лиловую краску Перкина в похоронных процессиях, пурпур в Британии уже несколько столетий был цветом скорби: 16 сентября 1660 года Сэмюэл Пепис писал, что он отправился «в Уайт-Холл-гарден, где увидел короля в пурпурном одеянии, носящего траур по своему брату (герцогу Глостеру, умершему тремя днями ранее от оспы)».

«Интересно, где все?» – думала я, прогуливаясь по бейрутским улицам, где почти не было ни машин, ни даже пешеходов. Когда я добралась до Корниша – окаймленной пальмами эспланады, по которой когда-то бейрутские плейбои хвастливо гоняли на своих спортивных машинах, – то нашла половину ответа: зубчатые скалы под дорогой были сплошь покрыты пляжными полотенцами, а отдыхающие болтали и купались. Обычный отдых на солнышке, но была в нем некая странность: все отдыхающие были мужчинами.

К тому моменту, как мне удалось найти завтрак, подошло уже время обеда, поэтому я наслаждалась полуденным кофе и йогуртом в ресторане на вершине пятизвездочного отеля Sofitel, единственного нашедшегося открытого заведения. Со своего места я видела то, что когда-то, должно быть, было шикарным приморским клубом, и моя маленькая загадка была решена. Там, далеко внизу, в частных бассейнах не было воды, зато в них было множество загорающих женщин, наслаждавшихся солнечными лучами за высокими стенами. Мои поиски императорского пурпура были связаны с потерями и роскошью, со спрятанным и, конечно, с морем, и я спрашивала себя, продемонстрирует ли все это мой опыт пребывания в Ливане так же явно, как первый день в этой стране.